Михаил Алексеевич не сразу заметил изменения в поведении супруги. На первых порах ему просто показалось, что в их общем доме на Прядильной стало вдруг чуточку светлее и легче дышать. Он даже не понял сначала, в чём дело. Но, только спустя несколько дней, как он почти не встречался с женой за обедами и завтраками, и не слышал её визгливой брани, он понял, что произошло нечто, что разительно изменило его семейную жизнь. Но так как он всё еще пребывал в меланхолии, и ему было не до вникания в подобные мелочи, то он не стал заговаривать с Татьяной об этих переменах. Как человек довольно беспечный и эгоистичный, он принял все благие изменения как должное и стал жить по-прежнему, не сильно интересуясь тем, какие новые обстоятельства изменили его жизнь в этом доме, и благодаря чему он обрел наконец-то столь желанную ему свободу.

Прошёл месяц, в течение которого он всё время ночевал в своём семейном гнезде и при этом почти не пересекался с Татьяной. Лишь однажды он случайно увидел её в коридоре, разряженную в новое платье. Она куда-то собиралась, и её загадочный взгляд был полон тайного торжества и непринужденной весёлости.

И только позднее Михаил Алексеевич узнал, что его супруга стала завзятой поклонницей Мельпомены и с радостью посещает все спектакли Александринского театра, Мариинки, Малого театра и, конечно же, Михайловский театр. Узнав об этом, Гладышев лишь пожал плечами и вздохнул с облегчением.

В их дом стали наведываться такие же театралы, как и сама Татьяна Николаевна. Они вместе пили чаи и наперебой восторгались игрой каких-то неизвестных Гладышеву актёров и актрис. Потом заводили граммофон и долго слушали новые пластинки с итальянскими ариями. В их доме теперь валялись театральные билеты, программки и афиши. А в специальной лавке его жена прикупила несколько новомодных театральных биноклей и изящных лорнетов. В лексиконе Татьяны Николаевны появились совершенно новые словечки. К месту и не к месту она употребляла слова: ангажемент, инженю, травести, антрепренер, антреприза и множество других, порой неизвестных Гладышеву терминов.

«Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы… ко мне не лезло», – весело думал наш герой и снова уходил в свои мечты.

Потом к ним стали наведываться на обеды никому не известные актёры, режиссеры, костюмеры и прочая культурная публика.

Казалось, что Татьяна Николаевна настолько глубоко погрузилась в свое новое увлечение, что ходу назад вовсе не будет. Гладышев уже мысленно готовился к тому, что скоро к ним в дом заедет гостить какая-нибудь передвижная балаганная труппа. Но, этого, к счастью, не произошло. Однажды поутру он обнаружил супругу в столовой, в самом дурном расположении духа.

– Что с тобой? – поинтересовался он. – Плохо прошла премьера? Или новая пьеса режиссера N-ского оказалась неудачной? Или были плохи костюмы? А может, тенор не вытянул партию?

– Нет, – вяло отвечала она. – Мне просто надоел театр.

– Странно, а я думал, что ты его полюбила всерьез и надолго…

– Я тоже так думала, – с грустью отвечала супруга, стараясь не смотреть в его сторону.

– Погоди, ты хочешь сказать, что готова всё бросить?

– Пожалуй…

– Нет, так не пойдет. Я полагаю, что с твоим уходом из храма Мельпомены разрушатся репертуары нескольких столичных театров. Актеры откажутся играть, певцы исполнять арии, ну, а с балетными и тем паче станет худо. А режиссёры? Как театр вообще сможет существовать без тебя?

– Ты издеваешься? – насупилась Татьяна.

А после она несколько дней не выходила из своей комнаты. Потом к ней приезжал какой-то высокий черноволосый господин с бородой, похожий на священника. Они о чём-то долго разговаривали за плотно закрытыми дверями. А когда «чернец» уехал, Татьяна Николаевна вновь выпорхнула из собственных покоев совершенно преображенной, и с горящим от вдохновения взором.