– Утречко доброе, батюшка!

При виде Первака старуха Лая расплылась в такой улыбке, какую впору назвать оскалом. И, хотя она сама годилась Перваку в бабки, низенько поклонилась.

– И тебе доброго денёчка, бабушка. – Первак тоже поклонился. – А ты что здесь? Не ко мне ли? Дело какое?

Жила Лая на другом конце селения, почти у самого оврага, где после пропажи кукушки обосновалась добрая Айра, а ходила медленно. Чтобы застать старосту покидающим двор, ей пришлось бы самой подняться ещё до рассвета. Лая замахала руками.

– Что ты, Первак, что ты! Какое у меня может быть дело? Так, кости разминаю…

– Эка, что любопытство с людьми делает! – пробормотал староста.

– Что говоришь?

Первак повысил голос:

– Любопытно, говорю, помогает ли!

– А как же! – Лая подхватила юбки и подбежала к старосте, как молоденькая. И верно, помогает… – Ты мне лучше вот что скажи. Колдун-то к тебе приходил? Ответ держал?

Признаваться, что сам направляется к Змеелову, Первак не хотел, но врать был не приучен.

– Да вот, как раз проведать гостя иду. Узнать, с добром к нам али с худом.

– Как же это может быть с добром, если с него смерти и начались?!

Первак нахмурился:

– Смерти?

– Покамест одна, – старуха заговорщицки наклонилась, – но помяни моё слово: ыш-шо будут!

– Тьфу на тебя, дура, – беззлобно сказал Первак. – Коли заняться нечем, шла бы вон пастуху помогла. Скотина последние дни беспокойная, парень один не справляется. Всё больше проку, чем слухи разносить.

– Слухи на пустом месте не родятся, – прошелестела бабка, а Первак зарёкся когда-либо так говорить.

***

Змеелов нашёлся в избе покойника, как и донёс усмарь Лаз. Видно, ночка выдалась у него та ещё, потому что на окрик старосты никто не откликнулся, а когда Первак вошёл в дом без спросу, обнаружил, что колдун сладко спит на кровати Костыля, свернувшись калачиком, как младенец. Из-за занавески в женской половине доносилось ровное сопение: то никак не могла очнуться от колдовского сна бедная Блажа. Ну да ей и лучше проспать то, что увидал Первак. Покойник, нагой и искорёженный, да к тому ж со вспоротой грудиной, лежал на столе. В избе витал дух смерти, крови и тухлой воды.

Кто знал Первака давно, мог бы сказать, что мужик он тихий да мирный. Но лишь до тех пор, покуда не случится несчастье. Тут-то он за своих становился горой, борода его, с редкими седыми волосками, по-боевому топорщилась, а голос набирал силу. Так вышло и на сей раз.

– А ну, кого это Лихо привело в Гадючий яр?! – гаркнул он. – Ишь, разлёгся!

Он ударил по ставням, кем-то заложенным на ночь, и в дом сразу хлынул свежий солнечный воздух. Кажется, даже мертвец вздохнул с благодарностью вспоротой грудью.

– Ты что творишь, нелюдь?!

Первак было кинулся к колдуну, готовый схватить его за грудки, но тот успел не только проснуться, но и неслышно встать и прикрыть балахоном искорёженное тело.

– Ты что ли староста? – зевнул Змеелов.

– А ты что ли колдун? – не остался в долгу Первак. – Что творишь? Без спросу и дозволения, без благословения волхвы!

Колдун перебил:

– Тебе уже всё донесли или рассказать что?

– Что мне донесли, не твоего ума дело. Рассказывай за себя.

Змеелов хмыкнул: рассказывай так рассказывай.

– Кто я такой, ты знаешь.

Первак кивнул. Кто не знает Змеелова? Вот только о том, что до минувшей ночи считал странствующего колдуна выдумкой, он умолчал.

– Три дня назад я узнал, что в Гадючьем яре проснулась смерть.

– Как узнал? Три дня назад мы к празднику готовились, даже волхва дурного не чуяла.

– Как узнал – не твоего ума дела. – Колдун потянулся до хруста суставов, рубаха задралась, обнажая впалый бледный живот, изрезанный шрамами, и низ торчащих рёбер. – Узнал – и всё. Я спешил. Но обогнать гадюку мне не удавалось ещё ни разу, не удалось и теперь.