– Ну дай на бутылку. Ну чего тебе стоит, – кричал вслед Зубанов. – Стерва старая!

Дверь захлопывалась.

Пора было что‑то предпринимать.

Зубанов шел в ванную и совал голову под ледяную струю. А потом шел в спальню и перетряхивал женину тумбочку. Находил шкатулку с украшениями, вываливал их на постель и выбирал самые ее любимые сережки. На бутылку и скандал хватит, прикидывал он. И шел на улицу толкать домашнюю ценность.

– Ну, на бутылку всего. Это же чистое серебро. С пробой. Оно же вдесятеро стоит! Ну, точно тебе говорю. Сам супруге на именины покупал. Ну, возьми, мужик. Для своей возьми. Потом, когда прижмет, тоже продашь…

С противоположного тротуара за действиями объекта наблюдал лениво читающий газету молодой человек.

«С… по… на пересечении улиц… объект продавал какие‑то домашние вещи, по всей видимости, украшения, с целью приобретения ликеро‑водочных изделий…»

Зубанов еще немножко приставал к прохожим и направлялся прямо к молодому человеку. Который единственный не пытался от него убежать.

– Вот вы, я вижу, очень умный молодой человек, – вежливо говорил он. – Потому что уже полчаса читаете газету. И значит, вы сможете по достоинству оценить эту вещицу. Ведь это серебро? Ну возьмите, взгляните. Серебро?

Растерявшийся молодой человек брал в руки сережки и рассматривал, стараясь отвернуть лицо от дышащего перегаром собеседника.

– Ну что, серебро? Серебро?

– Серебро, – соглашался молодой человек.

– И я говорю, серебро. Ну так и возьми его своей бабе.

– У меня нет бабы.

– Были бы сережки, баба появится. Они страсть как всякие висюльки любят. Моя аж тряслась, когда я ей их подарил. Возьми, парень. Не пожалеешь.

– Да у меня и денег нет.

– А я много не попрошу. Сколько у тебя? Где они? Давай посмотрим.

И опустившийся алкоголик начинал похлопывать любителя чтения на свежем воздухе по карманам.

– Здесь или здесь? Не жмись. Я же вижу, что сережки тебе понравились.

– Ну хорошо, хорошо, – соглашался молодой человек, которому запрещено было вступать в прямой контакт с объектом Наблюдения. – Я дам деньги.

– Ну так давай! Я сразу понял, что ты знаток! И баб любишь.

Наблюдатель выворачивал карманы и отдавал всю мелочь, что у него была при себе. И срывался с места действия, забыв даже взять приобретенные сережки.

– Нормальный мужик! – говорил Зубанов, пересчитывая трясущимися руками мелочь. – В самый раз! – И бежал в ближайший киоск.

Вечером жена поднимала страшный крик.

– Допился! Из дома вещи воруешь!

– Я ничего не воровал. Это мои вещи. Это я их тебе дарил! За свои деньги.

– Но дарил‑то мне!

– Пока ты была моя жена – тебе. А когда ты стала чужая сволочь, зачем мне тебе делать подарки? – справедливо возражал бывший муж. – Я ничего твоего грамма не возьму! Я человек чести.

– Гад ты, гад, – уже не кричала, уже навзрыд плакала жена.

Баба – что с нее возьмешь?

– Да ладно тебе, – говорил алкоголик Зубанов и лез к ней целоваться. – Стерпится – слюбится!

– Не прикасайся ко мне! Уйди! Или я за себя не ручаюсь, – орала жена и лихорадочно собирала вещи.

Вечером приходил сын.

– Ты что, батя, делаешь?

– А что?

– Мать извел. Пришла в слезах. Сказала, что домой не вернется.

– Да ладно тебе. Не так все плохо. Попсихует и придет.

– Не вернется. Она заявление подала. И тебя просила. Тоже.

– Заявление? Ладно, я напишу. У тебя бумага есть?

Сын доставал бумагу. И ручку.

– Слушай, а денег нет? Немного. Я тебе в пенсию отдам.

Сын болезненно морщился и давал деньги.

– Ну вот и отлично. Отлично. Я как пенсию получу, сразу к тебе. До копейки. Веришь? До последней. Ну ты же меня знаешь.