Сколько ошибок в моём письме? Отец прочитать-то его сможет?

Я пробую ещё два раза. Первый — пытаюсь быть аккуратной, и ничего не получается. Второй раз я полностью отключаю голову, взмахиваю кончиками пальцами.

Иероглиф появляется будто сам собой.

Удержать концентрацию трудно, я чувствую, как линии подрагивают и грозят перекоситься, а ведь держать надо — ничего же не происходит. Неужели снова ошибка в начертании? Я по наитию опускаю висящий в воздухе невидимый иероглиф на замок.

Раздаётся щелчок, крышка приподнимается.

Победа!

В ларце шкатулки, в шкатулках мешочки и флакончики, в мешочках сухие травы, во флакончиках те самые волшебные пилюли. Они разные. Я достаю две — восстанавливающую жизненные силы и исцеляющую лёгочные болезни.

Так, а есть у меня в памяти что-то, что поможет с диагностикой? Восстанавливающая пилюля у меня сомнений не вызывает, а вот лечащая… Откуда мне знать, что болезнь именно лёгочная? Кашель кровью может быть — это симптом. А в чём причина-то?

— Кормилица Мей, примите пилюлю.

— Юная госпожа, ваша забота уже целительна.

Хм?

Я протягиваю перламутровый шарик размером с горошину. На ощупь он твёрдый, гладкий и холодный, но подушечкам пальцев начинают гореть огнём. Не больно, но странно. Я прокатываю пилюлю между пальцами, и на коже остаются едва уловимые перламутровые пылинки,

Кормилица складывает ладони перед грудью, кланяется.

— Что…?

— Юная госпожа, тысяча благодарностей, храните вас Небеса! Пожалуйста, не тратьте сокровище на старую слугу.

Я прищуриваюсь.

По воспоминаниям она и раньше отказывалась, но не столько категорично и после долгих уговоров. Только вот Юйлин вольностей себе не позволяла и не давала драгоценные пилюли как я, без уважения, в пальцах. Она для этого переложила каждую из подарочных пилюль в свой миниатюрный флакончик.

Юйлин ни разу не видела, как кормилица принимает пилюлю.

— Кормилица Мей. Где пилюли? Ты ведь не принимала их.

— Юная госпожа…

Понятно.

Действительно, как лечение поможет, если пилюли отправляются не в рот, а в комод?

— Ты не принимала, — констатирую я.

— Простите, юная госпожа, — шепчет она.

Надеюсь, у неё от переживаний сердечный приступ не случится? Я успокаивающе касаюсь её плеча, стараюсь, чтобы выражение лица оставалось мягким и сострадательным. А что ещё делать? Ругаться, топать ногами, взывать к разуму? Ни что из этого к результату не приведёт.

Садиться на корточки нельзя, кормилица не поймёт. Я опускаюсь на лавку. Пилюли всё ещё у меня в руке.

— Кормилица Мей, я не буду ни о чём спрашивать. Сейчас примите пилюлю. Кормилица Мей, примите пилюлю, — повторяю я.

Отказываться дальше она не может — это будет грубо.

Я вспоминаю, что взять сокровища руками, а не через шёлковую салфетку тоже грубо. Сойдёт особая очень тонкая рисовая бумага. У кормилицы нет ни того, ни другого. Она находит выход: берёт пилюлю через рукав.

— Благодарю вас, юная госпожа!

Всё-таки есть что-то глубоко неправильное в том, что женщина, которая меня растила, обращается ко мне на “вы”, но здешняя часть мигом подсказывает, что даже матье, если она в статусе наложнице, будет обращаться к дочери как к госпоже.

Ужас.

Я спокойно наблюдаю. Пилюля не то сокровище, которое можно спрятать в карман — пудра стирается, от соприкосновения с кожей или тканью волшебные частички стираются и вместе с ними уходят и лечебные свойства пилюли.

— Кормилица Мей?

— Юная госпожа, жизнь этой ничтожной не стоит столько.

— Кормилица Мей, будьте разумны. После прикосновений моих пальцев пилюля не стоит ничего? Кроме слуг никто не согласится её принять.