Будучи детьми – одного возраста, одного роста, одного веса, – мы часто забегали в магазин на Главной улице, где продавали зерно и фураж, и вставали на весы. На одной неделе я весил на полфунта больше Дэнни, на следующей он меня догонял. Мы вместе рыбачили и охотились, вместе купались и встречались с девушками. Семья Дэнни была зажиточной, как большинство старых семейств в Нью-Бэйтауне. Дом Тейлоров – белое здание с высокими колоннами на Порлок-стрит. Когда-то у них был и загородный дом – милях в трех от города.

Местность вокруг Нью-Бэйтауна холмистая, поросшая лесами – виргинской сосной, низкорослыми дубами, кое-где встречаются кария и кедр. Задолго до моего рождения дубы росли настоящими великанами, такими огромными, что местные корабелы вырезали из них кили, шпангоуты и настил для палубы буквально рядом с верфью, пока деревья не закончились. В этой-то земле обетованной у Тейлоров был загородный дом, стоявший посреди огромного луга – единственного ровного места на мили вокруг. Лет шестьдесят назад дом сгорел, восстанавливать его не стали. Детьми мы с Дэнни ездили туда на велосипедах. Мы играли в каменном подвале и строили из старых кирпичей охотничий домик. Местные сады были по-прежнему чудесны. Обсаженные деревьями аллеи и остатки живых изгородей медленно зарастали лесом. Кое-где уцелели фрагменты каменной балюстрады, а как-то раз мы нашли бюст Пана на конусообразном постаменте. Он упал лицом вниз и зарылся рожками и бородой в песчанистый суглинок. Мы его подняли, почистили и некоторое время ему поклонялись. В конце концов жадность и девушки взяли верх. Мы отвезли его на тележке в Фладхэмптон и продали старьевщику за пять долларов. Хорошая была статуя, может, даже старинная.

Мы с Дэнни дружили, ведь всем мальчишкам нужны друзья. Потом ему настал черед поступать в Военно-морскую академию. Я увидел его в форме, и он исчез на много лет. Нью-Бэйтаун – городок маленький, все друг друга знают. Весть об исключении Дэнни разнеслась быстро, но говорили об этом мало. Тейлоры умерли, Хоули тоже. Остался лишь я, ну, и мой сын Аллен, конечно. Дэнни не возвращался, пока родители были живы, приехал уже запойным пьяницей. Сперва я пытался помочь, только ему было уже ничего не нужно. И никто ему не был нужен. Несмотря ни на что, мы остались близки, даже очень.

Я прошелся по всему, что смог вспомнить вплоть до того утра, когда дал ему доллар, чтобы он обрел временное забвение.

Архитектоника моей перемены подвергалась давлению извне – желание Мэри, мечты Аллена, злость Эллен, помощь Бейкера. Только в самом конце, когда ход подготовлен, мысль венчает здание крышей и находит слова для объяснения и оправдания. Что, если мой скромный, изрядно затянувшийся труд на ниве торговли проистекал не от добродетели, а от духовной лени? Для успеха необходим кураж. Вероятно, я в себе сомневался, боялся последствий – короче говоря, ленился действовать. Преуспевающие дельцы в нашем городке особо не мудрствуют и не скрываются, хотя и добиваются немногого, потому как их сдерживают установленные правила. Закон преступается не сильно, доходы тоже не велики. Если бы деятельность городской администрации и коммерсантов Нью-Бэйтауна подверглась тщательному расследованию, всплыла бы сотня нарушений правовых норм и тысяча нарушений нравственных законов, однако все они были бы незначительными – так, мелкие отступления. Из десяти заповедей они кое-что отменили, кое-что оставили. Стоило одному из наших успешных дельцов получить желаемое, как он снова становился добродетельнейшим из граждан – словно рубашку сменил; особого вреда от его махинаций не было никому, если только он не попадался. Задумывались ли они об этом? Не знаю. Если можно предать забвению незначительные проступки, то как быть с дерзкими и жестокими злодеяниями? Если медленно и целенаправленно сживать человека со свету, то перестанет ли убийство считаться убийством – в отличие от быстрого и милосердного удара ножом? Я не чувствую вины за убитых мною на войне немцев. Представьте на минуту, что я упразднил все правила, без исключения. Смогу ли я вернуться к ним после достижения цели? Безусловно, бизнес – это война. Тогда почему бы, добиваясь мира, не сделать ее всеобщей? Бейкер с друзьями не стреляли в моего отца, зато в результате их советов он разорился, а они нажились. Разве это не убийство? Неужели хоть одно из огромных состояний, которыми мы восхищаемся, нажито без проявления жестокосердия?