А теперь сюжет заставляет нас следовать за Жюстиной, ни на миг не выпуская ее из виду.

«Что же это за чудовище, – спрашивала себя Жюстина, торопливо углубляясь в чащу. – Что ему еще от меня надобно? Неужели ему недостаточно того, что он уже сделал со мной! Что еще он задумал?» И она забилась в глубь чащи и притихла там, чтобы избежать встречи с человеком, разыскивающим ее лишь для того, чтобы убить. В страшной тревоге провела она остаток ночи.

Рассвет застал Жюстину в горьких размышлениях. «Выходит, – думала она, – иные человеческие существа ничем не отличаются от диких животных. Они так же вынуждены скрываться в лесной чаще от хищников. Какая разница между ними и моим теперешним состоянием? Стоит ли родиться на свет, чтобы жить такой жизнью».

И целый ручей слез хлынул из прекрасных глаз Жюстины.

Едва она с трудом уняла свои рыдания, как вдруг некий шум заставил ее насторожиться. «Боже мой!.. Опять этот варвар! – произнесла она с содроганием. – Он меня преследует, он хочет меня погубить. Я погибла!» Она спряталась в густом кустарнике как можно тщательнее, но так, чтобы поле ее зрения не было закрыто листвой.

Два человека явились причиною этого шума. «Иди сюда, друг мой, – сказал один из них, – судя по всему господин, – юноше, следовавшему за ним. – Здесь нам будет хорошо. Здесь мы избавлены от несносного шпионства моей омерзительной матери, и никто не помешает мне в этом потаенном уголке сейчас же вкусить с тобой столь сладостные для меня наслаждения». Так вот переговариваясь, они приблизились к кустарнику, в котором пряталась Жюстина, и расположились так, что ни одно их слово, ни одно их движение не могло укрыться от ее глаз и слуха. И вот господин – на вид ему было около двадцати пяти лет, – расстегивает штаны своего слуги, выглядевшего лет на пять моложе, подергивает его член, сосет его и заставляет тем самым оказаться во всеоружии. И началась сцена долгая, неприличная, полная эпизодов, где сладострастие легко смешивалось с мерзостями, приводящими в ужас ту, что содрогалась и от менее непристойных вещей. Но в чем же заключались эти мерзости? Мысленно представляем себе иных читателей, для которых именно эти грязные подробности, а не многообразные достоинства добродетельной Жюстины составляют главный интерес повествования. Они, читатели эти, умоляют нас сбросить покров с изображения подобных поступков. Ну что ж, тогда мы расскажем им, что молодой господин ничуть не страшился грозящего ему чудовищного копья. Напротив. Придя в неописуемое возбуждение, он покрыл его поцелуями, затем схватил его обеими руками и, совершенно обезумев от восторга, ввел его себе в зад. Восхищенный этими содомскими ласками, плут бился под пронизывающим его могучим инструментом, громко сожалея, что он, оказывается, далеко не столь велик, как ему хотелось бы. Великолепно встречал он мощные удары этого инструмента, отвечая ему встречными движениями… Чета нежных и пылких законных супругов обменивалась бы ласками менее страстными, чем эти двое: губы прижаты к губам, язык встречается с языком, стоны одного заглушаются стонами другого и, наконец, опьяненные сладострастием, оба заканчивают эту оргию обильными взаимными излияниями. Но служба почти тотчас же возобновляется, и, чтобы вновь разжечь курильницу, не упускается ничего из необходимого: поцелуи, игривые легкие прикосновения, другие тонкости самого извращенного разврата – все используется для пробуждения погаснувших сил, и это удается пять раз кряду. И все пять раз распутники не меняются местами. Молодому хозяину постоянно отводится роль женщины, хотя он и сам обладает превосходным органом, который беспрестанно ласкает его лакей, и мог бы отлично исполнить и роль мужчины. Но у него, очевидно, и в мыслях этого нет. Он внимательно разглядывает и ощупывает инструмент своего любовника, ласкает его, сосет – и все лишь для того, чтобы тот вновь воспрянул и ринулся в битву.