– Друг мой, – произнес Кер-де-Фер, приставив пистолет к носу коммерсанта. – Вы сами понимаете, что за такую ничтожную сумму мы вас в живых оставить не можем: слишком велик риск, что вы на нас донесете.

– О сударь! – Жюстина бросилась к ногам красноречивого разбойника. – Умоляю вас в день моего вступления в ваше сообщество, не делайте меня зрительницей этого ужасного спектакля. Пощадите несчастного! Не отказывайте мне в первой же просьбе, с которой я к вам обращаюсь. – И, чтобы оправдать интерес, проявленный ею к лионскому негоцианту, Жюстина пустила в ход неожиданную для себя хитрость. – Услышав имя господина, я тут же подумала, что мы с ним, возможно, довольно близкие родственники. Не удивляйтесь, – повернулась она к пленному, – найдя родственницу в такой ситуации. Сейчас вы все поймете. Как родственнице, сударь, – продолжала она, все более воспламеняясь и глядя на Кер-де-Фера своими живыми глазами, – как родственнице подарите мне жизнь этого человека. А я в благодарность с полным самоотвержением буду делать все, что послужит вашим интересам.

– Вы знаете, на каких условиях я соглашусь, Жюстина, оказать вам эту милость, – отвечал Кер-де-Фер.

– Ну что ж, сударь! Я сделаю все, – воскликнула Жюстина, бросаясь то к жертве, то к палачу – Да, да, я согласна на все, только, умоляю, пощадите его.

– Ладно, – согласился Кер-де-Фер, – но я хочу, чтобы ты выполнила свое обещание немедленно. – И с этими словами он хватает обоих и тащит их в ближайшую заросль. Там он прикручивает пленника к стволу дерева и, поставив Жюстину под этим же деревом на четвереньки, задирает ей юбку. Однако, готовясь совершить новое преступление, он по-прежнему держит пистолет у горла бедняги негоцианта. Жизнь Сен-Флорана зависит от покорности Жюстины. А та, смущенная и трепещущая, обнимая дрожащими руками колени пленника, безропотно готова встретить все, что уготовано ей их общим палачом.

Но Бог в который раз отвращает от Жюстины беду. И природа, подчиняясь велению Бога, надсмеялась над страстью разбойника: его разгоряченный механизм ослабил свою деятельность, едва достигнув перистиля храма, и никакие усилия не могли ему придать необходимую энергию.

– А, черт побери! – закричал в бешенстве Кер-де-Фер, – Я слишком разгорячен. Но может быть, на меня так подействовала моя снисходительность: надо немедленно прикончить этого пройдоху, и я снова буду способен на все.

– О нет, нет, сударь, – произнесла Жюстина, быстро оборачиваясь к грабителю.

– Да не дергайся ты, сука, – Кер-де-Фер крепко стукнул кулаком по спине Жюстины. – Твои чертовы кривлянья мешают мне. Очень мне надо видеть твое лицо, когда меня интересует только твой зад.

Он снова принялся за дело, и снова поражение.

– Ладно, – примирился со своей участью Кер-де-Фер, – Я слишком устал сегодня. Надо отдохнуть, пошли обратно.

Все трое вернулись к тесному кружку разбойников. И там Кер-де-Фер счел нужным еще раз предупредить Жюстину.

– Жюстина, – сказал он, – помните о вашем обещании, если хотите, чтобы я не забыл о своем. Я смогу раздавить этого червяка и завтра, раз уж на сегодня я его помиловал. Ребятки, – обратился он к сообщникам, – вы передо мной отвечаете за обоих. А вы, Жюстина, ложитесь рядом с моей сестрой. Я вас позову, когда настанет время. Но помните, что этот болван может жизнью поплатиться за вашу неверность.

– Спите спокойно, сударь, – отвечала Жюстина, – та, которая так благодарна вам за великодушие, думает прежде всего о том, как бы получше расплатиться с вами.

Однако не таковы вовсе были подлинные намерения Жюстины. Вот вам один из тех случаев, когда сама добродетель вынуждена опереться о порок Жюстина решила, что если ей когда-нибудь и позволительно коварство, то именно сейчас она должна воспользоваться такой возможностью. Ошибалась ли она? Мы это допускаем. Положение было щекотливым, это правда: ведь первейший долг порядочности заключается в несокрушимой верности данному слову, и никогда самое доброе дело, оплаченное ценой преступления, не сумеет выглядеть благородным. Ей предложили сохранить жизнь человеку ценой своего тела, и, не прими она эти условия или постарайся обмануть, дни этого человека были бы сочтены. И я спрашиваю, не совершила бы она еще большего, чем уступчивость пороку, зла, подвергая риску жизнь несчастного?