Бабушка принялась орать, даже страшнее, чем обычно. Она орала отрывисто и бессмысленно, как всегда. Единственное, что я понял, – завтра меня на море не возьмут. С одним Васенькой она тоже не поедет, и пусть он судит меня за всю ту пакость, которую я проделал. Она остановилась и ждала моих оправданий, чтобы после опять накинуться на меня. Но я не оправдывался, хотя оправдания у меня были. Я мог бы, должен был бы запищать, что я это сделал не нарочно, что это случилось во сне, со мной такое и раньше бывало, я не хотел… но я не запищал.

Вместе этого я поднялся и без стеснения стал стягивать с себя мокрые вещи – майку и трусы. Одна совершенно удивительная и приятная мысль вдруг ожила во мне и заполнила, кажется, каждую клетку моего тела.

«Я обоссал бабушку! – думал я. – Я не сделал подлость, мерзость, гадость. Я избежал всего этого. Остался невиновным перед собой. Не осквернил все эти прекрасные понятия – такие как Честность, Верность, Доброта, Родина. Но при этом обоссал бабушку».

Я уже получил жесткое наказание. Завтра и, может быть, послезавтра я буду изнывать в этой маленькой квартирке, а Васенька станет упрекать и дразнить меня в наказание за испорченный день. Но я не боялся. Я был несоизмеримо сильнее, чем он. Я стоял голый перед бабушкой и братом, я пропах собственной мочой, но я был счастлив. Я был уверен в себе. Я знал, что если ничего не случится, я и завтра обоссусь в постели у бабушки. Потому что я уже не был маленьким и жалким Андрюшей.

Я был рыцарем Ордена Мочи.

Да, наверное, я и сам не подозревал, что наступил новый этап жизни с бабушкой. Засыпая, я все еще боялся, что окажусь под ней, раздавленный. Просыпался среди ночи от ее криков, потому что опять надул целое море. Днем, обруганный и наказанный, я все больше погружался в разговоры с милой Ундиной, которая в основном, конечно, выслушивала меня, но иногда давала совершенно нелогичные, невообразимые и неприемлемые советы.

То вдруг она предлагала уйти в степь и потеряться, а потом найтись, то сделать вид, что у меня болит голова и я получил солнечный удар, упасть в обморок прямо в автобусе, пожаловаться на больной живот и блевануть на бабушкину «святую» скатерть, скинуть любимый бабушкин кактус с балкона…

– Ты сделаешь это совершенно случайно. Быть может, даже поранишь себя иголками. Если ты поранишь себя иголками, то никто не скажет, что ты сделал нарочно.

– Но ведь если я сброшу кактус, он же погибнет? – Мне нравилось это бабушкино растение. Оно было как наша жизнь, всегда неожиданное. Я постоянно задевал его, кололся, вскрикивал. Но потом он вдруг зацветал, и мы с бабушкой радовались нежно-розовым цветам.

– Он упадет с балкона. А что будет дальше, ты не увидишь.

После таких разговоров я пребывал в долгих размышлениях. С одной стороны, убийство кактуса, а перед этим истязание себя иголками было жестокостью и глупостью. Но ведь ночные фонтанчики рыцарей Ордена Мочи подействовали уже на пятые сутки. Бабушка переложила меня на пол, ровно под книжную полку с иллюстрацией Ундины. Где я успешно вернулся к прежним упражнениям и излечился от энуреза, в котором меня обвиняли.

Я не стал уничтожать кактус, не стал блевать на скатерть, не стал делать ничего из того, что предлагала Ундина. Я понимал, что она – нереальная. Но с другой стороны, что было реального в моей жизни с бабушкой? Что было твердого и прочного, чтобы опереться и сказать: вот это реальность?

Ничего. Поэтому Ундина лукаво посматривала на меня перед сном, сидя напротив моей лежанки. Хотя думал об этом постоянно. Видя, что я не слушаю ее советов, Ундина переставала со мной разговаривать. Но являлась постоянно и иногда так глядела на меня своими печальными глазами, что я молча лил слезы.