Эти «недоплетенные корзины» – символ наших натур. Это – сами мы, Чекановы!..

…любопытно, что другой мой дед, отец мамы, Александр Иванович Ковальков, был как раз профессионалом-плетушечником. Плел корзины на заказ, на продажу, плел сотнями, если не тысячами.

Ковальковы вообще склонны к постоянному, кропотливому труду – и на саму жизнь смотрят как на такой труд. У Чекановых же другой идеал: придти, увидеть, победить!

Чекановы – изощрены, тонки, разносторонни. Ковальковы – проще, уже, но зато —

надежней, тверже.

В общем, полная противоположность…

Возможно, мои родители, представители этих двух родов, ощущали подсознательно свою «неполноту» – и стремились устранить ее путем соития с носителем противоположной тенденции. Не знаю, воплотилась ли «золотая середина» в Андрюхе, но во мне-то уж точно нет. Во мне победили «Чекановы».

И моя натура, осознающая собственную ущербность, продолжила поиск: проходя через боль, через страдание, через трагедию, я искал еще более твердый и надежный корень.

Нашел ли я его? Об этом пусть судят мои потомки…

___________________________

Весь вечер накануне дня похорон я перебираю папины бумаги. Немногочисленная переписка с властями, справки, рецепты. Рисунки пером в тонких ученических тетрадках. Чертежи наличников. Наброски стихов… Всё то, на что я раньше обращал внимание разве что из любопытства, сейчас пронизано особым светом – смерть осветила и освятила всё. При жизни отца я непременно посмеялся бы вслух над орфографией его сочинений, над огрехами по части пунктуации, – теперь же я думаю о том, что для человека с семью классами за плечами и это – достижение; раньше, прочитав его стихи, я усмехнулся бы: «графомания, газетчина», – теперь я молчу.

Да, это – любительство, да – слепки с чужого… да, да, да… Но это писал мой папа!.. Мой папа, который позавчера умер и больше никогда ничего не напишет.

Как жаль – я стар. А был бы молод,

Я в битву кинулся б – туда,

Где звонче серп и выше молот,

Где есть поэзия труда,

Где нет насилья, принужденья, —

Как в муравейнике лесном,

Где труд приносит наслажденье,

Коротким прерываясь сном…

Это, конечно, отрыжка тридцатых годов, с их «гимном труду», – но и против правды папа не идет: он и в самом деле был вечным тружеником, работал до последней минуты – и умер, поднимая выше пресловутый молот…

Он всегда интересовался политикой, читал газеты – и, естественно, многие строчки в этих тетрадках навеяны прочитанным. Хотя и в них проглядывает характер автора:

Что там светится в тумане?

Не ленись и погляди —

Это призрак на аркане,

С гегемоном впереди.

Призрак бродит по Европе…

Насмешка, поддразнивание – это «чекановское», это у нас в крови. «На аркане» – для рифмы, которая частенько тащит папу за собой, но образный ряд, на мой взгляд, намечен верно, да и сама попытка переосмыслить привычную символику могла бы оказаться плодотворной.

Его, однако, все время сбивает на рифмованную публицистику:

Нужна не только перестройка,

Нужна и сильная рука, —

Чтобы работала надстройка,

А не валяла дурака.

Позавели себе кареты,

Медали вешали на зад,

А умиленные поэты

В восторге ботали в набат…

Здесь любопытна последняя строфа. Коммунистов – а точнее говоря, власть вообще – папа недолюбливал всю жизнь; всё, что дискредитировало начальство, повторял с упоением, Брежнева презирал, – но так вели себя многие. А вот шпильку «поэтам» вставил бы не каждый. Сие объясняется просто: папа ненавидел лизоблюдов в творческой среде; поэт, кадящий власти, в его глазах был богоотступником.

«Демократом» он не стал, прозрел довольно скоро: