– Твоя хижина стоит неподалеку от того места, где когда-то стояло капище язычников? – спросила Елизавета, готовясь вернуться в седло.

– Неподалеку, – проворчал Радомир.

– Старшая сестра моя как-то говорила, что в этой хижине бывает волхв.

Солнце поднималось все выше и становилось по-летнему жарким. Хотя княжна и чувствовала себя в мокром одеянии неуютно, тем не менее тело постепенно отходило от речного холода, проникаясь одновременно и своим собственным, и солнечным теплом. Во всяком случае, теперь княжна уже могла не торопиться, а на крики с того берега реки, откуда ей советовали поскорее возвращаться, – попросту не обращать внимания.

– Это мой дед, волхв Перунич. Он живет за несколько верст отсюда, в урочище, у Черной Могилы.

– Ага, значит, «молодым волхвичем» сестра называла тебя, – едва заметно улыбнулась княжна, обрадовавшись тому, что легко разгадала тайну старшей сестры.

– Другого волхвича в этих краях быть не может.

– Волхвов рядом с летними княжескими хоромами тоже быть не должно, – властно обронила Елизавета. – Разве твой дед, волхв Перунич, про то не ведает?

– Он многое ведает, – тут же возгордился своим предком Радомир, – чего не ведает даже твой отец, великий князь.

Подсаживал он княжну на коня долго и неумело. Но юная княжна не только не обижалась на него за это, но и сама не очень-то старалась попасть левой ногой в стремя, а затем перебросить правую через седло. А тут еще и лошадка начала вертеться, то отводя от наездницы свой круп, то приближаясь к ней.

А тем временем в душе девчушки, вместе с игривым коварством, зарождались и первые по-настоящему женские чувства. Называя Радомира волхвичем-неумехой, Елизавета задиристо посмеивалась над ним, умышленно соскальзывая подошвой сапожка со стремени, а когда все-таки устроилась в седле, деловито поинтересовалась:

– Это возле Черной Могилы находилось когда-то требище, на котором сжигали мертвых и приносили в жертву Перуну предков наших?

– Возле могилы…

– Когда-нибудь проведешь меня к ней.

– Кто же тебя в такую даль отпустит? – окинул ее ироническим взглядом Волхвич.

– Запомни, раб княжеский, что я уже взрослая, – назидательно молвила княжна.

– Какая же ты взрослая? – рассмеялся Волхвич, прощая ей «княжеского раба». – Даже меня, и то пока еще взрослым не признают, а уж тебя, младеницу…

– Это я – «младеница»?!

– Так обычно говорит моя мать, предупреждая, что на девиц заглядываться мне пока еще рано, а на младениц уже поздно.

– Перед тобой стоит норманнка, жалкий рыбачишко! – напомнила ему княжна. – А норманнки взрослыми становятся рано. Значительно раньше, нежели ваши славянки, – решительно дернула она поводья и, слегка пришпорив своего Коську, направилась к реке.

– Ладно, если княгиня Ингигерда отпустит тебя на Черную Могилу, проведу.

– Не отпустит, так сама уйду.

– Но только тогда проведу, когда хоть что-нибудь узнаешь о богах наших – Перуне, Световиде-Даждьбоге и Велесе, о Свароге и Роде, о волхвах и капищах, о том, от кого мы, славяне, произошли. А то ведь с чем ты, норманнка, заявишься на старое капище, рядом с которым, в Черной Могиле, покоится прах всех древних волхвов?

– Я прикажу монаху Дамиану, чтобы он больше рассказывал о древних языческих богах и волхвах, а себе прикажу прилежнее, чем до сих пор, внять его рассказам. Тогда на капище и Черную Могилу поведешь?

– Тогда поведу.

– И с дедом своим, волхвом, познакомишь?

– Могу даже попросить его принести тебя в жертву Перуну.

– Меня? Княжну?! – как-то слишком уж серьезно восприняла эту угрозу Елизавета.