– Ты прав, варяг, похоже, что нет. Вам не к кому переметнуться, вы не станете бегать от одного князя к другому, как это нередко делают воины-русичи. Ваше благополучие, само ваше спасение – в спокойном правлении великого князя Ярослава.

– А ты действительно мудрый человек, монах Прокопий. Тебе бы не монашествовать, а стать князем.

– Князь всего лишь правит Русью, – с горделивым смирением ответил инок, – я же за нее молюсь.

Викинг вцепился своими огромными жилистыми ручищами в инкрустированный серебром пояс и, покачиваясь на носках, умилительно ухмылялся.

– Так, может, вся беда в том и заключается, что те, кто правит Русью, никогда за нее не молятся; тем же, кто истинно молится за нее, не позволяют ею править?

– Сам не раз задумывался над этим, – признал Прокопий. – И всякий раз ловлю себя на мысли, что молиться нужно смиренно, а можно ли смиренно править?

– Нет, инок, – решительно покачал головой викинг, – править смиренно нельзя. Нет большей опасности для державы, чем смиренность ее правителя.

– Теперь ты понимаешь, викинг, почему нас, монахов-летописцев, так поражает смиренность некоторых наших князей, которые слишком покорно принимают покровительство, кто норманнских правителей, а кто – правителей дикой степи?

– Мы, норманны, не желаем, чтобы Русь, такая теплая и богатая земля, досталась Византии или ханам степняков.

– То есть хотите, чтобы она досталась вашим конунгам? – едко заметил монах-книжник.

– Не того опасаешься, монах. Не мы с мечом придем на Русь и подвластные ей земли. Перессорившись между собой, князья русичей сами бросятся к ногам норманнских конунгов: «Дайте нам опытных, мужественных воинов! Помогите усидеть на престоле! Спасите от коварства родных братьев и племянников!» Вам ли, монахам-летописцам, не помнить, в какую междоусобицу втягивали ваши князья своего воеводу, могучего норманнского воина Свенельда[25], других воевод и конунгов?!

– Помним, викинг, помним, – раздосадованно поморщился инок-переписчик. – Летописи помнят даже то, чего ни им, ни народу нашему помнить не следовало бы.

– Остановите же их! – не приказала, но и не попросила, а как бы невольно простонала королева Астризесс.

– Эй, скитальцы морские, остановитесь! – прокричал начальник охраны во всю мощь своей гортани, чувствуя, что ритуал приближается к развязке. – У Ладьи Одина стоит королева!

Воины уже заметили королеву и безропотно притихли, слабо представляя себе, что, собственно, может зависеть от них, в чем должно проявляться их повиновение? И должны ли они повиноваться в эти минуты королеве? Тем более что тут же последовало желчное замечание жреца:

– Кому в этой стране неизвестно, что даже король не вправе отменять волю жребия викинга? Бывшая королева уже позволяет себе забыть об этом?

– Конунг Гуннар, – не стала вступать в полемику с ним Римлянка, – неужели кто-то решится убить этого воина в присутствии королевы?

Гуннар ступил несколько шагов в сторону возвышенности, на которой стояла Астризесс, постоял в раздумье и сделал еще несколько шагов. Теперь он стоял почти у ног королевы, и они могли беседовать так, и жрец их не слышал.

– В вашем присутствии жрец вряд ли решится совершить этот кровавый ритуал, королева, – объяснил конунг, – но ведь не собираетесь же вы стоять здесь вечно?

– Хотите сказать, что моего слова будет недостаточно?

– Не уверен, что жрец подчинился бы сейчас даже воле короля. Свергнутого, – тут же уточнил Гуннар Воитель, – короля. Если бы с вами был хотя бы епископ, королевский духовник…

– К сожалению, королевского духовника с нами нет, – вполголоса признала Римлянка, обращаясь к начальнику охраны и к принцу.