Беседы были тяжелыми, подспудно султан понимал, что решать этот вопрос все равно придется, у него два сына, оба крепки физически, а он сам стареет и слабеет. Что будет, если сыновья сцепятся в борьбе за трон?

Не только говорить, думать об этом не хотелось, потому все чаще отмалчивался, Михримах чуткая, поняла, что, кроме воспоминаний о матери или вопросов строительства все новых и новых мечетей или медресе, с отцом говорить больше ни о чем не стоит. Не советовал вести беседы о власти и братьях и супруг Михримах великий визирь Рустем-паша. Изменить эти беседы могли только отношение отца к дочери, не больше. Повелитель для себя все решил, переубеждать его бесполезно.

Сулейман действительно все решил, хотя продолжал беседовать с улемами, желая получить фетхву – согласие высшего духовенства на самые жесткие действия против того из сыновей, который пойдет против его воли. Получил…

Улемы говорили правильные слова, которые не могли облегчить Сулейману задачу морального выбора.

– Это одна из самых страшных трагедий, когда между отцом и сыном, между братьями встает власть, Повелитель. Но так было всегда, как только власть появилась.

– Кого из сыновей выбрать? Как вообще можно выбирать из сыновей?

– Выбрать, Повелитель, можно, только если перестанете думать о них как о сыновьях, о своих сыновьях. Не сердцем – разумом нужно выбирать.

Он не говорил, что уже выбрал, не сердцем – разумом, давно выбрал. А улемы, понимая это, не спрашивали.

Понимали не только мудрые улемы, понимали многие, и многие же заинтересованные готовились к схватке.

При жизни Хуррем после валиде гарем не был всесильным, он совсем не влиял на Повелителя. А вот она сама влияла еще как. Иногда умела парой фраз направить мысли в нужное русло, одним словом вклиниться в его голову. Потом переводила разговор на другое, прекрасно зная, что брошенное слово, если оно услышано, точно зерно в земле, – обязательно прорастет.

Иногда разговоры бывали очень странными, ни с кем из наложниц он так не беседовал. Удивительно, Хуррем словно была ему ровней и одновременно послушной рабыней. Она никогда не переступала черту прилюдно, опускала глаза, приседала в поклоне ниже других, обращалась вежливо… Все это будто для того, чтобы стать особенно свободной наедине, когда он словно переставал быть Повелителем, становился просто влюбленным мужчиной. Никто из наложниц не догадывался о возможности вести себя именно так, а зря. Повелитель тоже желал быть просто мужчиной и даже послушным рабом своей возлюбленной.

– Я тоже вас предам… – притворно вздыхала Хуррем.

– Что?! Ты предашь?

– В тот час, когда умру. И в вашей воле поторопить это событие.

– Что ты еще придумала?

– Да, умру, если вы меня разлюбите.

– Ах, ты хитрая лиса! Я не разлюблю, ты же знаешь.

Совсем недавно Хуррем принялась бы в ответ на такие слова укорять в прошлых изменах, но теперь она умней, что укорять, если дело сделано? Начала ластиться:

– Никогда-никогда?

– Никогда.

Заглянула в глаза:

– И когда я стану старой и некрасивой?

– И тогда.

В глазах Хуррем заблестели вполне искренние слезы:

– И я буду любить вас до своей смерти, Повелитель.

– А если я умру раньше?

Она серьезно посмотрела в глаза:

– И тогда буду.

Так же тихо, исподволь она внушила Сулейману мысль допустить в комнату за решеткой, чтобы послушать, как проходят заседания Дивана. Сначала султан смотрел на Хуррем с изумлением:

– Зачем тебе?

– Интересно.

Провели тайно, кизляр-ага, которому при этом досталось, потому что пришлось убрать с дороги всех, но сделать это так, чтобы никто не догадался, в чем дело, злился. Эта сумасшедшая женщина готова перевернуть ради своей прихоти всю империю, а Повелитель идет у нее на поводу! Ведьма, не иначе!