Повернувшись к Колесникову, Мика сменила равнодушный взгляд на полуудивлённый-полупрезрительный.

– Встретиться? С тобой? – вполне правдоподобно удивилась она. – Ты серьёзно?

– Ну да, – подтвердил он.

– Откуда у тебя такие нелепые фантазии?

– Какие фантазии? – недоумевал он. – Ты же сама согласилась… в пятницу… я тебя позвал, а ты согласилась...

– Слушай, я не знаю, что ты себе напридумывал, – теперь её голос звучал раздражённо, – но я ни о чём с тобой не договаривалась. Может, тебе приснилось?

– Мика, ты сейчас шутишь? – озадаченно хмурился он.

– Вот и я тоже думаю: то ли ты бредишь, Колесников, то ли шутишь так тупо.

– Да что с тобой?

– Со мной нормально всё, – пожала она плечами. – А вот что с тобой – я не знаю. Что привязался? Несёшь какую-то ересь про какие-то свидания. Ты вообще здоров? Чтоб ты знал, с тобой я уж точно никогда ни на какое свидание не согласилась бы. Извини, но ты мне не нравишься. Совсем. Так что не путай свои фантазии с реальностью.

У неё даже получилось изобразить нечто среднее между жалостью и брезгливостью, а в его лице от привычного самодовольства не осталось и следа – одна сплошная растерянность.

Первой хмыкнула Соня, затем и Вера Тихонова. Кто-то ещё зашептался в звенящей от напряжения тишине. Кажется, Жоржик. Но большинство сидели, открыв рты, и даже не думали его высмеивать – несмотря на невыносимую самоуверенность Колесникова, его почему-то в классе почти все любили. А жаль… Над ней они наверняка поглумились бы вволю.

Затем в кабинет торопливо вошёл физик. Класс с шумом встал, затем все сели, но среди этого шума Мика отчётливо различила смешок и язвительный шёпот Жоржика:

– Ну, чё, Онегин, подъехал так подъехал. Просто эпический провал, да?

– Отвали.

– Да чего ты, умей принимать поражение достойно.

Физик тоже уловил их перешёптывания.

– Колесников! Пашутин! Отставить разговоры! Или сейчас оба вон пойдёте отсюда.

22. 22

Это, может, и странно, но очень хорошо, что физик был к ней всегда добр, тогда как всех остальных терроризировал. Немного неловко перед одноклассниками, но всё равно хорошо. Во всяком случае – сегодня.

Ведь обычно, когда кто-то плавал и не мог толком ответить на его вопросы, Юрий Борисович или язвил, или раздражённо отчитывал, а тут на её беспомощное молчание лишь взглянул с сочувствием и очень даже по-доброму осведомился, не приболела ли она. От такого разительного контраста сделалось, конечно, совсем неудобно, тем более девчонки, да и парни тоже стали оглядываться, искать признаки «нездоровья». Но если бы он на неё сейчас набросился, как и на всех, она бы точно не выдержала. Она вон и собраться с мыслями не сумела, хотя домашний параграф честно прочла.

Просто этот Колесников со своим гадким спором попросту выбил почву у нее из-под ног. Внешне она крепилась, но в душе царил полный раздрай. И то, что он пялился ей в спину, ещё сильнее нервировало.

Юрий Борисович, озабоченно глядя, ждал от неё вразумительного ответа.

– Да, – пролепетала Мика, стесняясь своей лжи, – голова очень болит.

Щеки тут же стыдливо зарделись, выдавая её с потрохами. Но физик на её неумелую ложь лишь сочувственно поцокал языком и предложил наведаться в медпункт.

Мика поблагодарила и вышла из класса. Ни в какой медпункт она, конечно, не пошла, но эта нежданная передышка оказалась очень на руку. Ей не мешало успокоиться, скрыться от острого взгляда Колесникова, а то ведь сидела как на иголках. Хоть и не оглядывалась, а всё равно чувствовала, что он с неё глаз не сводит.

Чтобы не попасться ненароком директрисе, завучу или классной, Мика поднялась на четвёртый этаж, убрела в самый конец длинного коридора, пристроилась возле окна, выходящего во двор школы с торца.