Должно быть, я все-таки Куроно, а моменты, когда мне кажется, что я Реджинальд, – влияние его памяти, ведь и мозг мой – мозг Реджинальда.

…Но на самом деле все это имеет сугубо академический интерес. Важны три вещи: я слаб, я ненавижу себя за свою слабость – и я знаю, как стать сильным.

Двухэтажный автобус, принадлежащий Дому Сабуровых, который привез меня из монастыря в пустыне, неспешно и величественно пробежал восемьсот километров за три с половиной дня, и этого мне оказалось достаточно, чтобы полностью залечить раны. Ну, точнее, не мне, а магистру: альвы, или, как они требуют себя величать, эльдар – великолепные целители. Многие из них посвятили этому мастерству всю свою жизнь и достигли таких высот, что в Льюсальвхейме, как они по старой привычке называют свою новую родину, целителей стало слишком много и некоторые из них начали перебираться в Европу, где с легкостью нашли себе теплые и уютные места при дворах королей и императоров. А кто не столь искусен – не страшно, те же Сабуровы, как поведал мне господин Уэйн, платят «своему» целителю около ста тысяч империалов в год, то есть немногим меньше некоторых королей.

Когда автобус въехал в пригород столицы, с меня сняли последние бинты и наконец-то накормили по-человечески, а не глюкозой и аминокислотами внутривенно. Я обнаружил, что вполне себе уверенно стою на ногах и на память о моих приключениях в пустыне у меня осталась только старая кожа, слезающая со спины и рук. Одна купель – и не останется ничего.

Ничего, что мог бы заметить посторонний наблюдатель, а изменения внутри меня вряд ли можно выявить каким-либо прибором.

После обеда появился камердинер. Да, в этом автобусе предусмотрены даже кухонька для повара-виртуоза и места для пяти душ обслуживающего персонала, это не считая шести посадочных мест для тяжеловооруженных гвардейцев-штурмовиков. А также кабинет на две персоны, хозяина и секретаря, комната для отдыха и обедов и спальня. При этом места персонала также раскладываются в спальные. Ну и мой медблок приплюсовать. И все это – на двух этажах десятиколесного монстра.

Конечно, когда такой, с позволения сказать, экипаж, посылают за шестнадцатилетним пареньком – тут недолго и крупной шишкой себя почувствовать, правда, я отлично понимаю всю подноготную. Я сызмальства ее понимал, и она мне, разумеется, не нравилась. Пока отец был жив, жизнь была прекрасна, по моим меркам, конечно. Я знал, что он не даст меня в обиду – и он не дал.

Но теперь его уже нет. На душе горько, когда я вспоминаю его: то ли Реджи тоскует по отцу, то ли Куроно сочувствует бывшему владельцу своего нового тела.

Камердинер помог мне облачиться в рубашку, брюки, туфли и сюртук, как будто я не мог сделать этого сам. В какой-то мере подобная забота оправданна: мне предстоит своеобразное торжественное мероприятие, хотя знакомство со своей новой «семьей» я бы так не назвал. В принципе, пока отец был жив, я часто бывал в доме Сабуровых и с моими здешними двоюродными братьями и сестрами вполне себе ладил. Ну не то чтоб ладил – просто при наличии такого братца, как Томас, можно считать, что я ладил с любым человеком, кому никогда не хотел разбить голову бронзовой статуэткой.

Но теперь я иду туда не как гость, увы.

Конечно, для меня ничего глобально не изменилось: из младшего сына одного дома я стал младшим сыном другого. Но стоит мне прикрыть глаза – и я вижу картины той, другой жизни, чья бы она, эта жизнь, ни была. Вижу разрушенный послевоенный Токио, и я, тринадцатилетний мальчик Такаюки, иду по нему в поисках работы и пропитания. Нищета – это жутко, и можно только порадоваться, что я как Реджи Рэмм никогда ее не знал.