Безумный аристократ бродил по поместью разодетым в обветшалый бархатный костюм с фальшивой короной на голове. На память о жене ему остался лишь тот самый портрет, который разрушил его триумф.

Руцкой его ненавидел, каждый свой день он начинал с того, что оскорблял и ругался с женщиной на полотне. И каждый раз в такие минуты ему казалось, что нарисованная Дарья отвечает ему презрительным и осуждающим взглядом.

Бунт кухарки

– От мужа отдельно жить, да где же это такое слыхано?! За такое тебя анафеме предать надо! А ты еще посмела моего благословения просить? Глупая баба! Удумала жить не по закону, а по своему желанию?! Кухарка ты темная, одно слово, стряпуха безграмотная! Совсем одурела среди своих горшков да каш, сумасбродничать взялась! – поп так надрывался, что Матрена и не знала, куда спрятаться от стыда.

Ей казалось, что его зычный крик слышат все церковные служки и осуждающе косятся на глупую простолюдинку в поношенной одежде. Да что там, уже и нищие на паперти у церкви из-за поповских криков узнали, что кухарка Матрена надумала попросить у батюшки разрешения на отдельную жизнь от своего мужа Тихона.

Борясь с желанием убежать подальше от грозного священника, Матрена робко принялась оправдываться за свое решение:

– Так драчливый он у меня, батюшка. И выпивоха страшный. Каждый день из кабака как до дому доползет, так на меня с кулаками кидается. Все охаживает и охаживает, пока не умается. Ни дня не работал, сколько мы венчаны. Моим горбом лодырничает, окаянный. На телеге укатит на окраину подальше от хозяйских глаз и спит цельный день, а на выпивку у меня деньги с боем забирает. Если не дать, так он какое добро тащит из дому и ростовщику закладывает.

Под темным платком покраснели у измученной женщины глаза от горьких слез:

– Умаялась я терпеть, батюшка. Тридцать лет с ним сладу нету, с этим мерзавцем. Не живу, а страдаю, уж не знаю за какие грехи! Дочка вот замуж вышла за писаря по лету, так молодые к себе жить позвали. Вот я и решила у тебя дозволения спросить, чтобы врозь жить с Тихоном окаянным.

Священнослужитель отмахнулся от жалоб несчастной:

– Всякую трудность терпением одолеть можно, а претерпевший же до конца спасется, как говорит писание. И ты, баба, не выдумывай, не водилось такого на Руси, чтобы венчанные супруги врозь жили. За такую смуту враз плетьми получить можно в жандармерии и от церкви отлучение. Так что забудь ты грешные мысли свои. Мужа уважать надо, а не мерзавцем кликать. Молись лучше, старательнее, и будет тебе божья благодать.

Матрена хотела спросить еще что-то, но святой отец уже ткнул надоедливой кухарке руку для целования:

– Все, все, нет у меня времени глупости твои греховные слушать. Иди!

И пожилая женщина покорно поплелась из церкви в сторону дома. Про себя перебирала она по привычке, словно бесконечные четки, грустные мысли.

Прожила свою жизнь Матрена без радости, а все беды ей принес законный супруг Тихон, за которого отдали ее еще двадцатилетней девушкой. С тех пор не помнила несчастная и денька, чтобы прошел он без страха и ненависти к мужу.

Из родной деревни перевез Тихон жену в город, где сноровистая и шустрая молодица сразу устроилась стряпухой к благородным господам. Да так и прижилась, прикипела на господской кухне на тридцать лет. Уж больно мастеровита оказалась в кулинарных делах.

Все эти годы Тихон, который официально числился водовозом, на деле только пил да во злом хмелю шпынял жену. Все ему было не так в Матрене, что пахнет жена всегда то луком, то рыбой, руки у нее красные, шершавые от работы, что встает засветло и будит его своим копошением. А более всего злило стряпухиного мужа, как норовит жена заработанные тяжким трудом копейки сунуть дочери, отказывая Тихону в еще одном шкалике. Как тут не замахнуться и не пустить юшку упрямой бабе!