Натяжение поводка, на который я была посажена. Гойделу Урбаку действительно не о чем было волноваться – лишённая какого-либо магического дара, сама я не смогла бы его оборвать.

Давно я не выбиралась из дома, ограничиваясь нечастыми прогулками во дворе, и теперь, оглядевшись, еще раз оценила величественное сооружение, ставшее моей добровольно выбранной тюрьмой.

Ненавидела ли я его?

Лиока, не имевшая возможности обогнать меня из-за сугробов по обе стороны расчищенной дорожки, нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Её щеки раскраснелись, а пуховый платок, повязанный поверх пальто, покрыла изморозь.

В храме было тепло, темно и совершенно пусто. Дверь не заперта – это было непременным условием, одной из заповедей Изначального. Мы с Лио затопали сапогами у входа, стряхивая снег, и всё равно оставляли за собой влажные следы.

Статуя творца, безликая и бесформенная фигура человека, облаченного в скрывающий очертания фигуры плащ с капюшоном, располагалась в центре. Занавеси на окнах еще никто не успел раздвинуть, магические светильники недовольно и тускло загорелись – для более яркого света им нужен был прямой приказ служителя, которого по-прежнему не наблюдалось. Место за деревянной узкой кафедрой у противоположной от входной двери стены пустовало. По краям стены без окон слева сплошняком располагались простые деревянные стеллажи со священными и историческими книгами.

Я кинула манто на руки замершей у входа служанки, взяла коврик, один из высокой стопки молильных ковриков. Процедура непременного омовения рук на пороге оказалась неосуществимой: вода замёрзла в лёд.

Опустилась на колени перед статуей, обхватила себя руками, пытаясь собраться с мыслями – это тоже было чем-то новым, обычно я не молилась, выражая свой внутренний протест хотя бы так: о чём было говорить мне с божеством, никогда не баловавшим меня своей милостью?

- Изначальный... Изначальный, прости меня и помилуй. Я грешная. Я грязная, знаю, и вины с себя не снимаю. Мне так нужно твоё прощение, твоё милосердие, твоя подсказка. Что мне делать? Я не виновата в том, в чём меня обвиняют. Мне некому помочь.

Тишина прерывалась лишь едва уловимым дыханием Лиоки, царапаньем каблуков её сапожек по полу.

- Дай мне знак, прошу тебя. Подскажи. Я не хочу умирать, мне так страшно. Лорд Викон бы этого не хотел, ты же знаешь. Изначальный, я хочу жить, я не знаю, что я могу предложить тебе взамен. Когда-то я просила тебя о счастье – больше не буду просить. Когда-то умоляла о любящем меня человеке, о наших детях – не нужно, это были глупые детские мечты. Я не хочу в Хорренхайскую Темень, где бегают крысы и отгрызают пальцы, где блохи и клопы съедают кожу заключенных до мяса так, что потом они умоляют палача поспешить с исполнением приговора. Изначальный, прошу тебя, я прошу тебя... Я просто хочу быть живой и свободной. Разве не есть это право каждого из твоих созданий?

О клопах и крысах в Хорренхайской Темени – мрачной темнице, куда направляют до казни только осужденных по обвинению в убийстве, самом страшном преступлении, противном Творцу – меня охотно просветила намедни повариха Катина, так злорадно ухмыляясь, что мне казалось, будто у неё вот-вот треснут губы. Кажется, это был первый случай за пять лет, когда она заговорила со мной добровольно.

Раздавшийся звук заставил вздрогнуть: поднявшаяся ни свет ни заря Лиока, пригревшаяся в тепле, очевидно, задремала, ожидая, пока я наговорюсь с Творцом, и облокотилась на ближайший книжный шкаф, в результате чего одна из книг упала на пол.