У нас не всё так просто. Мало знать теорию и уметь применять её на практике, нужно быть виртуозом и постоянно совершенствоваться. Ситуации бывают разные, а реагировать нужно молниеносно, потому что именно ты – глаза и руки пилотов, и несёшь ответственность за жизни десятков людей. Мы не просто разводим в небе самолёты, а обеспечиваем им безопасность, начиная от выруливания со стоянки аэропорта и до момента, пока борт не остановится на месте посадки. И только тогда можно смело оставить его уже на попечение других.

– Ну, рассказывай, чему вас там сейчас учат?

– Так это… Всё то же: аэродинамика, метеорология, тренажёры…

– Это хорошо. Прошёл?

– Конечно, прошёл! Сдал на отлично!

– Молодец, – хвалю, – а в шахматы или шашки играть умеешь?

Зависает мой стажёр с ответом.

– Так это… Нет такого по программе.

– По программе много чего нет, а в работе нужно.

– Играть в шахматы? – переспрашивает с недоумением.

– Уметь просчитывать все варианты развития событий на несколько шагов вперёд и расставлять самолёты как шахматы, чтобы они не мешали друг другу.

Задумывается. Хороший признак. Будет работать.

Пожалуй, именно работа не дала мне скатиться вниз, потому что я понял, если не возьму себя в руки, меня отстранят. У авиадиспетчера не может быть дурного настроения, плохого самочувствия, депрессии, лишних мыслей, или каких-то личных счётов с членами экипажей. Как не может быть ни «любимчиков», ни соперников, ни друзей среди пилотов, пока они в небе.

Поэтому высчитывать «кто из них» заменил меня, значит поставить под угрозу свою профессиональную состоятельность. Да и, по большому счёту, не нужно мне это. Только бывшая жена успела так въесться в кору моего головного мозга, что при встрече с кем-нибудь из пилотов, нет-нет да и возникала мысль: интересно, а с ним она тоже спала?

О Веронике я почти ничего не знаю. После развода она ещё около месяца летала, а потом я перестал видеть её в составе экипажей. Скорее всего её «списали» на землю по состоянию здоровья. Беременных бортпроводниц не бывает.

«Я только-только начала свою карьеру, а ты предлагаешь мне вычеркнуть из жизни три года? Я хочу летать», – всплывает в памяти, и я снова чувствую укол в самое сердце.

Видимо, в этот раз чаша весов перевесила, раз Вероника согласилась пожертвовать своей карьерой. Мысль о том, что у нас тоже мог быть ребёнок не успевает разъесть мой мозг. Звонок от друга вносит свои коррективы.

Разговоры по телефону – строгое нарушение. Богдан это знает, но продолжает настойчиво звонить.

– Богдан, я занят… – нарушаю правила, принимая вызов, и собираюсь сразу же отключиться.

– Стой! – кричит нервно. – Бес, вопрос жизни и смерти. Выручи.

В голосе друга я слышу такую безнадёжность, словно от моего ответа, действительно, зависит вся его жизнь. Это совсем не похоже на Мельникова.

– Конкретнее, – прошу хоть каких-то пояснений.

– Задержи рейс SU-2921.

– Богдан, ты охренел?!

– Бес, минут на двадцать-тридцать, не больше. Очень прошу. Ты же ведь можешь…

Допустим, могу. Борт как раз закончил транзитную проверку и дал добро на приём пассажиров.

– Зачем тебе? – спрашиваю, понизив голос. Я хотя бы должен знать причину, ради которой буду подставлять свою голову.

– Бес, в двух словах не объяснишь. Но это, правда, очень важно. Пожалуйста. Я обо всём расскажу тебе позже.

Несмотря на крепкую дружбу, в последнее время мы с Богданом почти не видимся, – успеваю я подумать с сожалением. То он в командировке, то я на дежурстве. Но это не меняет ровным счётом ничего в наших отношениях. Это та дружба, которая остаётся и через время, и через расстояние. И я прекрасно знаю, что всегда смогу рассчитывать на его помощь. Как и он на мою.