— Госпоже княгине нужен покой, — впервые за всё время я слышала в тоне Геллерта льдистые нотки. — Не донимай её.
— Конечно, монсеньор! — возмутилась девица и вновь обратилась ко мне: — Госпожа, вы же узнали меня?
— Нет, — односложно проронила я, надеясь, что собеседница поймёт намёк.
— Ох, как же так! — ничего она не поняла. — Я ведь Жюли, ваша верная Жюли. Ваша камеристка. Разве вы забыли, как мы приехали сюда из Ренна?
У меня заныл правый висок. Если эта девица всё время так болтает, мигрени мне обеспечены.
— Жюли, госпоже княгине нужен покой.
Вроде бы Геллерт всего лишь повторил прежнюю фразу, однако камеристка вмиг словно воды в рот набрала. А я преисполнилась зависти: «Вот бы мне тоже так научиться укрощать балаболок!»
— Отдыхайте, Кристин, — тем временем сказал Геллерт. — Если вам что-то понадобится, не стесняйтесь позвать прислугу. Я буду у себя в кабинете.
«А как же обед?» — чуть не вырвалось у меня. Однако я успела прикусить язык: очевидно же, что в одиночку сидеть в трапезной ещё тоскливее, чем вдвоём. Совесть вновь кольнула иголкой, но всё, что я могла, это пробормотать:
— Спасибо, — и по-глупому смутиться, когда Геллерт на прощание деликатно коснулся губами тыльной стороны моей кисти.
И ушёл. Дверь мягко затворилась, оставив меня наедине с Жюли.

***

— Вы обедали, госпожа?
Кажется, внушение Геллерта камеристке ушло вместе с ним.
— Нет. Я не голодна.
На самом деле это было не совсем так, но мне сейчас больше хотелось побыть одной, чтобы упорядочить мысли и впечатления. Пройтись по комнатам, осмотреться, только без чужих глаз. И потому я попыталась отослать Жюли прохладным:
— Можешь идти. Я позову, если понадобишься.
Увы, до Геллерта мне пока было далеко. Девица бесцеремонно пропустила мои слова мимо ушей и вместо того, чтобы исчезнуть, всплеснула руками:
— Ну как же не голодны, госпожа? Кухарка говорила, путь до Храма неблизкий, а вы же наверняка не кушали в дороге. И вообще, вы такая худенькая! Как будто вас голодом морили.
— Никто меня ничем не морил, — поморщилась я. — Просто хочу отдохнуть.
— Давайте я всё-таки попрошу, чтобы вам подали обед, — не отступала камеристка. — Вы только посмотрите на себя — кожа да кости! А ведь я предупреждала: ничего хорошего из этой поездки не выйдет. В вашем-то положении…
Она осеклась и испуганно зажала рот ладонями, но было поздно.
— Каком положении?
Слово царапнуло гортань острой колючкой, сердце зачастило, ладони сделались влажными.
— П-простите, госпожа, — в карих глазах Жюли стояло неподдельное раскаяние. — Монсеньор велел не говорить вам, а я…
— Каком положении?!
Голос дал петуха, и я вдруг поняла, что стою, прижав ладони к животу. Абсолютно плоскому, но…

Камни на верхней площадке донжона были тёмными от влаги. Восточный ветерок безуспешно пытался играть с тяжёлыми полами плаща, но на откуп ему был дан только платиновый локон, выбившийся из напоминавшей корону причёски. Девушка стояла у парапета и полной грудью вдыхала пьяняще чистый весенний воздух. Казалось, встань она на самый краешек, разведи руки — и взлетит. Понесётся над пробуждающимися от зимней спячки просторами.
— И всё же я не советовала бы так поступать, дитя.
Вздрогнув, девушка обернулась на голос и увидела сидевшую рядом птицу — странного ворона, чьи перья казались выкованными из металла. Девушка неуверенно спросила:
— Первая Дева?
И птица ответила:
— Да, дитя. Рада вновь говорить с тобой, пусть и таким способом.
— Я тоже рада, — у девушки никак не получалось совладать с удивлением. — А мне казалось, железные вороны могут лишь передавать сообщения.