Я сделала несколько шагов, кашляя из последних легких, а потом упала на пол.

Сознание меркло, а я пыталась дотянуться до тряпки. С усилием я ползла по ковру, понимая, что от этого зависит моя жизнь. Но я не проползла и двух метров. Силы покинули меня, а я погрузилась в темноту.

Последнее, что я слышала, это был кашель, сквозь который звучало мое имя: «Эми… Кхе! … Лия!».

Сквозь темноту я слышала кашель и голоса.

– Приказ короля! Немыслимо! Я не думала, что он дойдет до короля! – слышала я голос мачехи.

Кроме этого я слышала кашель и стук копыт. Меня куда-то везли.

– Я четыре раза ему отказала! Четыре! – произнесла мачеха срывающимся голосом.

Голос стал отчетливей, а я словно выныривала из-под толщи воды.

– И кто бы мог подумать! Дошел до короля! – возмущалась мачеха. – Тут мы уже ничего не можем поделать. Нам останется только выдать ее замуж!

– Я бы тебе ответил, ма, но у меня до сих пор в горле першит! – послышался сипловатый кашель, в котором я узнала голос сводного братца. – Тебе не видно? Все уже догорело?

– Подчистую, считай! Но дым дотягивается даже досюда! – кашлянула уже мачеха. – Так вот, свадьбу он требует немедленно! И я не понимаю, в чем такая спешка? Но в приказе четко указаны сроки! За это время даже приличное платье не сошьешь! На что он надеется?

Я приоткрыла глаза, видя потолок ее кареты и чувствуя запах ее духов. Удушающий, ядовитый, казалось, какой-то хищный цветок. Мачеха сидела возле окна, отгибая занавеску. Ее сын сидел рядом, закинув нога на ногу, и кашлял в платок. Рукав его камзола был покрыт черной сажей. Я лежала на противоположном сидении.

– Нет, ну это уже слишком! – послышался гневный и задумчивый голос мачехи. – Кто бы мог подумать, что отказ так раздраконит дракона! И с чего это он уцепился за нее? Он сам богат, ладно, я понимаю, если бы альфонс и картежник. Тут дело понятное. Но этот? Но ты больше так не делай!

Неужели меня вытащил из огня Лоранс? Вот от кого от кого, так от него я такого не ожидала. Он что? Рискуя жизнью полез в огонь, не иначе как по приказу мачехи?

– А что мне? Оставить ее там подыхать? – усмехнулся Лоранс, а на его губах была все та же надменно-гадкая улыбка.

– А если бы с тобой что-то случилось? Я бы этого не пережила! – воскликнула мачеха, поворачиваясь к нему.

И тут она заметила, что я пришла в себя.

– Очнулась? – спросила она, а эти двое склонились надо мной.

– Да, – простонала я.

Я все еще чувствовала запах горелого. Видимо, платью конец.

– Почти приехали, – вздохнула мачеха, поправляя перстень на пальце. Камень в нем был таким же зеленым, как ее глаза.

Карета остановилась. Лоранс вышел первый, открывая дверь и помогая спуститься матери. Та положила руку в тонкой ажурной черной перчатке поверх его руки. Перчатки – это их семейная слабость. Не знаю почему, но что мать, что сын обожают перчатки.

Я села на сидении, чувствуя, как меня мутит.

– Иди сюда! – послышался недовольный голос сводного братца. Тот потянул меня вниз, ставя на землю.

– Лори, иди вперед и скажи слугам, чтобы они занавесили или убрали все зеркала в доме, – произнесла мачеха, глядя на меня.

Небесно-голубые глаза Фиореллы настойчиво просили ответа. Ее руки обнимали меня, а я любовался ею.

Я вспомнил красивую девушку, которую какой-то негодяй пытался затащить в карету. Пришлось вмешаться. Карета трусливо растворилась в вечернем тумане, а бедная, рыдающая Фиа в разорванной шали смотрела на меня, как на героя. Она долго не могла успокоиться, сжимая руками разорванное платье. И тогда, глядя на нее, я понял, что влюбился.