Райнере отобрал фонарь у констебля, прошёл вдоль канала, светя под ноги и внимательно разглядывая мостовую. Ясно одно – убили девушку не здесь, как и в прошлые разы. Привезли на лодке и положили на берегу в самый тёмный ночной час. Следов нет, берег сухой. Фонарь на крюке перед аптекой оказался погашен. И скорее всего, никто ничего не видел и не слышал.

Он склонился с фонарём, рассматривая девушку.

Сколько ей лет? Не больше двадцати. Не слишком красивая, среднего роста, худощавая, даже тощая, загрубевшие ступни, на тонких пальцах мозоли...  Абсолютно ничем не примечательная. Разве что волосы. Волосы патрицианки, пусть и не настоящего оттенка. Настоящие были тёмно-русыми и уже прилично отросли от корней.

Этот оттенок здесь называют «розовое золото». А Райнере сказал бы, что этот цвет скорее похож на помадную массу, из которой кондитеры делают жевательные конфеты. Молоко, сахар и патока, и самая малость ванили. Не рыжий, не золотой, не русый. Размытая смесь рыжего с розовым.

Каждая девушка из бедных сестьер мечтает о таком цвете волос. И для этого копит деньги, чтобы однажды наведаться к цверрам в гетто и купить средство, которое те готовят из конской мочи и кожуры золотого ореха. Потом волосы мажут этим средством и часами сидят на солнце в специальной шляпе с дырой на макушке и полями, прикрывающими лицо.

Какая глупость! Будь у этой девицы чуточку ума, она бы не стала портить волосы шарлатанским конским средством, и осталась бы жива. Потому что ещё ни одну плебейку цвет волос не превратил в патрицианку. А вот в приманку для какого-то ненормального – пожалуйста. Волосы всех убитых девушек были этого оттенка. И, если на третьей «бабочке» у него ещё были сомнения, то теперь они окончательно исчезли.

Райнере поёжился. Утренняя сырость пробирала до костей, и колено отзывалось на неё усиливающейся болью. Он достал из кармана пузырёк с пилюлями, посмотрел на него и снова спрятал. Потерпит ещё немного.

Подошёл констебль и рассказал, что удалось узнать, опросив жителей соседних домов.

Ничего.

Никто. Ничего. Не слышал. Не видел. Не знал.

Как и в прошлые разы.

Райнере мысленно выругался и снова вернулся к лепесткам. Первая «бабочка» была тоже прикрыта лепестками, только не магнолии, а жёлтой форзиции, которая цветёт гораздо раньше. И вокруг девушки тоже были выложены крылья, правда, немного другие, более вытянутые - как у стрекозы. Но там, на кампо Вьехо, и места было больше, чем здесь, может, поэтому эти крылья словно сплющены, прижаты к телу? Райнере достал блокнот и карандаши и, вручив констеблю трость и фонарь, чтобы тот посветил, принялся делать набросок. Он не зря учился живописи у самого маэстро Луиджи - сделать зарисовку места преступления в деталях для него не составляло труда.

Отличий было немного: другие лепестки, немного другие крылья, всё остальное совпадало.

Один удар в сердце острейшим стилетом. Кто бы ни был убийца, своих жертв он не мучил. Райнере склонился к руке и повернул ладонью вверх. Такой же порез на запястье. Сто к одному, что, как и в других случаях, крови в теле совсем не окажется. Хорошо хоть доктор Феличе не болтлив. Не хватало, чтобы все газетчики бегали по улицам с воплями: «В городе завёлся вампир! Вампир пьёт девичью кровь!»

Других ран на теле не было, равно как и синяков или ссадин. Убийца этих девушек не насиловал и не запугивал. На их лицах застыло безмятежное выражение покоя, как будто они заснули. Но безмятежность эта не была случайной, все они вдохнули состав, которым из-под полы торгуют цверрские старухи. Местные путаны называют его «Тихая ночь», и хотя за его продажу и использование полагается полгода тюрьмы и штраф, но кого и когда это останавливало? Если побрызгать этим составом платочек или цветок и дать понюхать человеку, то через некоторое время он погрузится в глубокий сон. Так путаны с рива дель Лавадоре успокаивали наиболее буйных клиентов, собственно, они-то и придумали ему такое многозначительное название. Но средство оставляло на крыльях носа след – что-то похожее на золотую пыльцу.