– Предвещающий Грозу? – переспросил Ачуда. – Нам не говорили его второе имя.
– Да он и сам о нем не знает. Это мы его так между собой…
– Такое имя звучит достойно, – оценил Ориганни. – Я бы с гордостью его носил.
– Перед кем бы ты его носил, если бы тебя все избегали? Не, Могуль не предвещает грозу. Он и есть гроза, если ему что-то не нравится. А ему всегда все не нравится…
– Нам пора, – сказал Уретойши.
Смотрящие в Ночь схватили друг друга за предплечья и стиснули их – таким был прощальный жест. Но у Ачуды с Ориганни был свой прощальный, а заодно и приветственный знак. Они выбросили кулаки с зажатыми копьями вперед и звонко соударились ими.
В который раз глаза Ачуды приковали странные рисунки, выжженные на древке копья друга – те были единственным украшением его оружия. А рисование в племени было под строжайшим запретом. Нельзя было вышивать изображения на ткани, рисовать углем на камне или древесине, складывать из веточек образы, нельзя было даже мочиться, выводя струей нечто похожее на символ – одному бедолаге за это воины однажды отхватили кинжалом мужское естество, чтобы преподать урок всем остальным.
Дело в том, что помимо Пожирающих Печень племени также досаждали и загадочные Танцующие на Костях. К счастью, этих было намного меньше, но их талант к неожиданным диверсионным ударам держали на ушах воинов и нервировали простых людей изо дня в день. Чуднее всего было разглядывать их трупы – выкрашенные целиком в черные и белые краски с колдовскими рунами поверх, в уши были продеты обломки трофейных ребер или ключиц, чтобы посрамить Отца. Но, пожалуй, самой странной особенностью их мертвых тел – живыми их брать никогда не удавалось – считались языки. У всех Танцующих на Костях они были вырезаны.
Говорящий с Отцом одно время тщательно изучал их трупы и в попытке вникнуть в мотивы их мародерства, пришел к выводу, что дикари верят в магию слов и изображений. Заблудшие души были далеки от представлений об единственном и истинном Отце и долга перед ним, и наверняка верили в какие-то глупости, вроде призыва темных духов и порчу, но поди, да попробуй разубедить животное, которое с детства насильственно утратило возможность к речи, и которое бурно реагирует на все, что хотя бы отдаленно похоже на знаки. Деваться было некуда. Нет рисунков – нет и Танцующих на Костях.
Но несмотря на строго соблюдаемый запрет, ночные поджоги вигвамов время от времени все равно происходили. Воины без устали патрулировали окрестность, пытаясь это предотвращать. Однако Смотрящим в Ночь позволялось на свой страх и риск наносить на свои копья гравировки – они все равно находились на границе, и были способны за себя постоять, так что Говорящий с Отцом смотрел на эти нарушения сквозь пальцы.
Ачуда с Уретойши приближались к Сосновой Тиши. Воздух здесь был чище, а деревья через ров – гуще. Красно-желтые сосны возвышались, а прогалы между ними, темные и молчаливые даже в дневное время, так и манили, предлагая углубиться в них, чтобы затеряться, забыться и прилечь отдохнуть навечно…
Мальчик судорожно вдохнул тянущийся через ров аромат хвои и влажных листьев. Как же ему не хватало вида зелени… Ему и всем его соплеменникам. Уретойши приблизился к куску изгороди.
– Только взялись ставить ее с парнем до тебя, но много не успели, – посетовал Уретойши.
– А что произошло с ним? – спросил Ачуда, хотя ответ был очевиден.
– Его не стало, – просто ответил ему Смотрящий в Ночь. – Так что со следующего дня продолжим тянуть изгородь вплоть до Открытой Ладони. Да и эту часть еще предстоит скрепить венцами, а я терпеть как не могу их плести… Надеюсь, ты любишь.