– Кровь же, Тема, ведь кровь!

– Ну а какие роды могут быть без крови? Главное, чтобы выжила роженица. И плод. Вот прогорит сейчас в них без остатка эта злоба, и озираться станут: где мы, кто мы? И вот тогда уж, на пустые головы, я окончательно им это объясню.

– Нет, нет и нет! – Натаха на нем виснет – в пустившем корни, запустившем когти страхе, что он, Валерка, завтра на вой ну еще раз побежит. Волочит за собой какой-то материнской уже властью, в дом загоняет наказание свое, и топает послушно огромный малышок, без единого взбрыка повинуясь пока что. – Еще, Валера, только раз – не знаю, что тогда с тобою сделаю! Ты не молчи, ты «да» скажи, Валера! Пообещай, что больше никогда!

– Судьба завода вообще-то, – автоответчик в нем, Чугуеве, включается, под всей разламывающей болью в голове, под спудом знания, как все оно бессмысленно, как безнадежно, как непоправимо.

– И как она, вот как она решается?! Что вы, рабочие, друг друга кулаками?! Что за война такая, кто на вас напал?! Чем это кончится?! Это ж, Валера, могут так тебя ударить… и можешь ты ударить, ты, что это все, Валерочка, тюрьма! Они там все, дружки твои, воюют – ну и пусть! А ты умнее будь, с людей бери пример! На батю посмотри вон, на Семеныча! Он не пошел, Борзыкин не пошел, Клименко оба, Сомовы, Самсоновы – вот все, кто умнее, никто!

– Куда им, старперам?

– Целее тебя, молодого, зато будут все! У Нинки с Веркой дома их мужья! Вот просто голову имеют на плечах. И ты б, Валерик, тоже вон лучше б на собрания тихо-мирно походил, вник, что к чему, чего кто обещает, ясней бы разобрался, что и как.

– Да уж куда ясней! И под Углановым кирдык, и под брательником родным уже не жизнь. Чего-то я совсем запутался, Натаха.

– Ну так домой пойдем, Валерочка, распутаемся, – зазябшим телом, внутренне горячим, прижимается: туда, где просто все, уже не промахнешься, Валерку тянет огненной лаской.

И притянула, затянула – в их частный сектор переулками ночными. Вон отец с папиросой на крыльце полуночничает – уж которые сутки не спит.

– Ну что, навоевался? – прохрустел. – Котелок еще не раскололи?

– Иди, – толкнул Натаху взглядом, – я сейчас… Да уж лучше бы, батя, видать, раскололи, – потянуло к земле, на ступеньки, сел рядом, захватив в обе лапы загудевшую голову.

– Несешь чего-то… это самое… совсем уж… – клокотнув, кулаком сунул в спину отец – протрясти, выбить дурь, да уж где там – обессилела, рухнула на ступеньку рука.

– А как мне жить-то, батя, как, скажи! – От черепушки оторвал приваренные руки и надавил кричащими глазами на отца.

– От тебя же зависит.

– Так ведь в том вся и штука: от меня – ничего! Что же я – не работник? Пашу! Не смыкаю очей, как завещано. Домна дышит еще до сих пор только лишь потому, что вот я! Ну дышит – и что? И еще только хуже! За себя поднялись – показать, что мы есть, не скоты, чтоб терпеть, – и опять только хуже!

– Все еще может повернуться, – толкнул отец с какой-то неживой убежденностью, так, будто сам в себе неверие пересиливал.

– Кто повернет-то, кто?! – стиснутым ртом Валерка простонал. – Угланов этот, может, балабол? Тоже ему на старости поверил, крысолову?

– Так дело ж говорит. Сашка потек, а этот – все по полочкам. Послушал бы сначала, охламон, вместо того чтоб рогом упираться. Все расписал по пунктам, что намерен делать на заводе. Руду под Бакалом нашел. Считай, что у нас под ногами, вот новая Магнитная гора – возить ниоткуда не надо. Экономия какая. И с углем то же самое. Вот уже у казахов два разреза купил. «Богатырь!» И опять от нас в ста километрах. Прокатный стан на две пятьсот – четыре новых клети методических с шагающими балками. Пять новых слябовых машин пятиручьевых. Вот в самую точку сажает прицельно, в больные места. Я вообще после Ракитина не слышал, чтоб кто-то масло так в башке гонял за комбинат. Он же не только в бухгалтерию уткнулся – он существо машины понимает. Вот он прошел по моему, чугуевскому, цеху и сразу все стыки по нижнему поясу видит. Что надо делать, чтоб на бошки кровля не упала. А кто у нас когда в правлении про это говорил? Мы им говорили – они нас не слышали. И главное – про воровство. Вон конторские наши за Сашку горой – почему? А инженеры, Новоженцев-жулик почему? А потому что воровать он им дает! Валков новых нет, а по бумажкам они все у нас закуплены. И я их по пять раз на дню меняю – по бумажкам. А деньги себе инженеры в карман. Начальники цехов с конторскими на пару. Они вон у Сашки воруют, а Сашка у них, и все они вместе – у нас, у рабочих. Так он чего, Угланов, – вешать будет, говорит. Я, говорит, в тюрьму не верю, а только в возвращение телесных наказаний. Такой контракт вот с каждым трудовой, что в трех поколениях потом отдавать им придется. Полицию свою на каждой проходной.