Но никогда его поцелуи не были изощренной лаской, никогда его язык не вылизывал жадно ее губы, не ласкал ее язык, не проникал в ее рот. Никогда от его поцелуев она не начинала тонко постанывать, извиваясь змеей от непонятного томления, желая избавиться от слабости, разливающейся по телу.

- Как с тобой надо было, ммм?

Он осторожно опустился на нее, прижавшись животом к ее животу, и она послушно, с готовностью развела под ним ноги, несмело обняла его коленями. И тотчас покраснела, застеснялась, задохнулась, когда почувствовала его возбуждение. Даже губы заалели. Невозможно! Со стоном он вновь прижался к ее губам, целуя, запуская в ее рот свой язык, чувствуя ее неумелый, неловкий ответ, ее разгорающуюся страсть. Стиснул ладонью ее грудь, наслаждаясь мягкой податливостью ее тела, и она нетерпеливо завозилась под ним, обнимая его коленями смелее, настойчивее. Его возбужденный член коснулся ее лона, и ему показалось, что хитрая девчонка вильнула бедрами, пытаясь сама надеться на него.

Подлая девчонка! Хочет его, знает, как будет сладко, а думает все равно о нем, о своем сопляке Томе?! Хотелось войти в нее одним толчком, грубо, жестко, навалиться всей тяжестью, разодрать, оттрахать так, чтобы вытрахать все мысли обо всех, о ком она вообще могла думать. Но вместо этого его первое проникновение было осторожным, медленным, таким неспешным, что она почувствовала каждый сантиметр проникающей в нее плоти, замерла, не дышала, пока он не вошел в нее полностью, достав до чувствительных точек в трепещущей глубине и не толкнулся мелкими толчками несколько раз, до сладких спазмов, до бессильного стона, до легкой приятной боли.

- Так нужно? Так хочешь?

И следующий толчок был таким же – очень неспешным, зато глубоким, максимально глубоким. Гранчестер подался вперед всем своим телом, прижимаясь к Алилессе бедрами, нависая над нею, и она застонала бы – громко, протяжно, когда почувствовала, как в ее животе загорается желание от этого проникновения, – если бы его губы не ласкали жадно ее рот, не пили ее дыхание, если б его язык не вылизывал каждый ее стон, всхлип.

- Так надо? Так, девочка моя?

Он двигался осторожно, вжимаясь в ее тело сильнее и сильнее, проникая в нее глубоко, заполняя ее так, что у Алилессы дыхание перехватывало и она всхлипывала, извиваясь. Ей казалось, что ее медленно покачивает на волнах, и тяжесть его тела накатывает на нее волнами вместе с медленно нарастающим удовольствием. Она несмело скользнула ладонью по его напряженной спине, и он вздрогнул, как настороженное животное, не доверяя чужому прикосновению. Ее коготки прочертили розовые полосы на его влажной коже, она, не отдавая себе отчета, вдруг положила свою ладонь на его поясницу и словно проводила и направила своей рукой очередной его толчок в свое тело.

- Так, да? Ты хочешь так?

Она не ответила, дыша горячо, то и дело облизывая чуть припухшие от его поцелуев губы, закрыв глаза и чуть заметно двигая бедрами, прижимаясь к нему плотнее и плотнее. Ее руки смелее обняли его тело, ноготки чувствительно вцепились в кожу, словно она направляла его, заставляла проникать в ее тело снова и снова.

Эта была почти ответная ласка, почти покорность, почти приятие…

Проникая в ее тело еще и еще, неторопливо, раз за разом, он чувствовал ее нетерпеливую дрожь, слышал умоляющие постанывания, но нарочно растягивал удовольствие. Сама попросишь продолжить. Сама попросишь быстрее.

- И не смей никогда больше вспоминать его имени. Никогда!

Ее блаженно закрытые глаза мгновенно раскрылись, губы исказились, как от сильной боли, ладони, до того момента блаженно ласкающие его поясницу, мгновенно стали жесткими, она забилась под ним почти в истерике, царапаясь, как маленький зверек, отталкивая его. Она сжалась, словно выталкивая, изгоняя его из своего тела, стала узкой, нестерпимо узкой и тесной, до болезненного жжения.