– Вы знаете, кто это сделал? – спросил хозяин.

– Это?

– Обстановку. Нужно нанять декоратора. Незачем заниматься самому. Сам ни за что не влезешь во все тонкости.

– О! – воскликнул спортсмен. – Ага, декоратор.

– Дональд Дески. Тот самый парень, который делал интерьеры в мюзик-холле Радио-Сити. А следовательно, дерево, сплошной глянец, модерн, плавные линии. Коул Портер[6] был бы здесь в самый раз.

Он размахивал рукой с мундштуком, а вокруг сверкали великолепием его апартаменты: стены вишневого дерева, казавшиеся темными в приглушенном золотистом свете торшеров и бра, покрытая черным лаком мебель с отделкой из мерцающего мягким блеском металла. Ветерок, задувавший с террасы, колебач портьеры из шелковой парчи, а снаружи искрились бесконечно привлекательные огни города.

В углу этого собора из вишневого дерева играл маленький джаз-оркестр, и певец-негр с завитыми волосами негромко пел в микрофон. Это была гладкая, как шелк, зажигательная и быстрая песенка о красотах дороги № 66, которую никак нельзя миновать на пути к Калифорнии. Рядом с оркестром другой негр разливал напитки – по большей части мартини, но иногда также бурбон или скотч – для вихрящейся блестящей толпы. В этой толпе были и кинозвезда Дик Пауэлл – красивая голова с резкими чертами лица, венчающая сухопарое тело, – мужчина, так и светившийся красотой и доброжелательством, и его красавица-жена, необычайно миловидная женщина, какая в любом нормальном месте собрала бы вокруг себя всех присутствующих. Но только не здесь. Немного в стороне стояла Джун Оллисон, изображавшая на экране подругу Пауэлла, маленькая женщина с почти идеальной фигурой, но кажущаяся очень похожей на куклу, с очаровательными веснушками, копной белокурых волос и синими глазами с чуть заметными морщинками у уголков.

Прочие экземпляры были не столь совершенны. Здесь присутствовал писатель Джон П. Маркуэнд в окружении нескольких горячих поклонников, одетых весьма изысканно. Был здесь и звезда футбола Боб Уотерфилд, на редкость крупный мужчина с могучей мускулатурой и пышной гривой волос. Он был настолько огромен, что, казалось, мог играть без всяких защитных щитков. Журналиста-обозревателя Уолтера Уинчелла ожидали попозже. По слухам, собирался появиться также киноактер Микки Руни, но с Микки ничего нельзя было знать наверняка. О Микки все знали, что он яростно жжет свою свечу с обоих концов и потому живет по собственному распорядку. Таков уж был Микки. Еще здесь, как обычно, присутствовали различные политиканы, столпы игорного мира и их богато упакованные женщины, многие из которых даже принадлежали к весьма почтенным семействам.

Но в центре внимания находилась другая красавица. Ее плечи, бледные в золотистом свете, плавно перетекали в груди, столь пышные и мягкие, что на них могла найти отдохновение целая армия, и словно выставленные на обозрение самим покроем платья, благодаря которому ее соски отделялись от всего остального мира лишь тонкой, как паутинка, материей. Вместо талии у нее имелся тончайший перехват, который сделал бы честь даже осе. Ее широкие бедра были округлыми, а ягодицы – упругими. Красное вечернее платье из тафты выразительно подчеркивало фигуру и к тому же имело разрез, сквозь который можно было разглядеть прекрасной формы ноги, казавшиеся еще длиннее и рельефнее благодаря высоченным каблукам. И все же самым привлекательным в этой женщине было лицо, умное, но не интеллектуальное, скорее хитрое. Правда, его тонким чертам не очень соответствовал вульгарный большой рот с пухлыми губами. Глаза у женщины были ярко-голубые, кожа настолько бледная и нежная, что при взгляде на нее становилось больно, а волосы имели подлинный темно-рыжий цвет, словно пламя запретной мечты, – поразительные волосы.