Рассказчик оборачивается ко мне, как бы ища поддержки, но я жестоко его обламываю:

– Брехня все это.

– Как брехня?! Ты сам там был? – Возмущенно подается ко мне уличенный во лжи, всем своим видом показывая, что чуть ли не кулаками готов доказать правдивость своей истории.

– Сядь.

Невысокий крепенький танкист со старшинскими треугольничками в петлицах толчком руки отправляет забияку на место и обращается ко мне:

– Обоснуй.

– Во-первых, «юнкерсы» семерками не летают, чаще девятками или полным штаффелем, так по-немецки эскадрилья называется. Во-вторых, один за другим они пикируют, только когда точечный объект бомбят, мост или капэ. А оборона бригады по фронту сколько занимает? Да и зачем им одно и то же место каждый день бомбить? А самое главное, даже целым дивизионом «лаптежника» на пикировании трудно сбить. Один-два еще может быть. Три – это очень большая удача. А чтобы всех – брехня.

– Слышали? – обращается к собравшимся старшина. – А ты, Федосеев – трепло. Всего неделю на фронте был, а разговоров на целый год.

Возразить старшине Федосеев не рискует и, что-то ворча под нос, убирается на нары в угол вагона. Осадивший его танкист приглашает нас ближе к печке и начинает расспрашивать, разговор с ним я беру на себя.

– Где воевал?

– От Днепра до Ельца, зиму в запасном полку кантовались.

– И как воевал?

– Да по-разному. Стреляли, отступали, под Брянском из окружения выходили.

– Понятно. А хоть одного сбил?

– Нет. Под Ельцом зацепили одного, да он все равно ушел. Зато три танка подбили, – не удержался, похвастался.

Брови старшины ползут вверх.

– Три?

– Не сомневайтесь, товарищ старшина, даже справки на все три есть.

– А ты, оказывается, орел, сержант. У меня только два, да и то последний…

Глаза танкиста темнеют от тяжелых воспоминаний. Справившись, он продолжает:

– А к нам какими судьбами?

Я рассказываю. Танкисты сочувственно слушают, когда заканчиваю, старшина высказывает свое мнение:

– Вы всего часа три отсутствовать будете, может, и пронесет, если комбат ваш историю раздувать не станет. Батарея в составе сборного эшелона идет, и пока докладывать ему просто некому, а к месту назначения весь личный состав и оружие будут в наличии. Так что в дезертирстве вас обвинить трудно, разве что в самовольной отлучке.

– А зачем комбату чепэ на батарею вешать? Хотя все может быть.

– А ты, – обращается танкист к Сашке, – по гроб жизни ему обязан. Считай, от расстрельной стенки он тебя оттащил. Понял?

– Так точно, понял, – виновато тянет заряжающий, всем своим видом демонстрируя полное раскаяние.

Я попытался перевести разговор в другое русло.

– А это у вас «матильды» или «валентайны»?

Старшина удивляется:

– А откуда ты…

– Откуда знаю? Про ленд-лиз слухом земля полнится. Вот вижу впервые, хотя по уму надо бы нам хоть силуэты знать, а то врежем по своим с перепугу да от незнания.

– «Матильды» это, – открывает военную тайну старшина. – «Валентайн» тот поменьше будет, хотя башни у обоих похожи и пушка одинаковая.

В этот момент один из танкистов снимает с буржуйки кипящий чайник.

– Угостите-ка чайком наших гостей, – распоряжается старшина.

И в наших руках оказываются две кружки. Назвать эту жидкость чаем язык не поворачивается. Танкисты заварили какую-то сушеную траву, о сахаре речи не идет. Обжигая рты и руки, осторожно глотаем «чай», от которого по телу разливается приятное тепло. Между тем меня заинтересовало мнение старшины об английской иномарке.

– Ну и как она?

– Тесная, места мало, ты бы там вообще не поместился. Зато броня как у кавэ, хорошая броня, тридцатисемимиллиметровок немецких можно совсем не бояться, только если гусеницу перебьют. А ходовая паршивая, клиренс маленький, вязнет и в снегу, и в грязи. Дизели слабые…