– Ваше величество, так далеко все не зайдет, – попытался утешить ее Джон. – Вы же сами говорите, что король вернется домой и все разрешится.

Она сразу повеселела.

– Он может швырнуть им в парламент пару баронских титулов и должности при дворе, – сказала она. – Они ведь все низкого происхождения, обычные простолюдины из провинции. У них нет ни образования, ни воспитания. Они откажутся от своего безрассудства, если предложить им хорошую цену.

Джон почувствовал, как в груди поднимается хорошо знакомое чувство раздражения.

– Ваше величество, я думаю, что они люди принципиальные. И лорда Страффорда они обезглавили не по капризу. Я думаю, они верят в то, что делают.

Она тряхнула головой:

– Конечно же нет! Они постоянно плетут интриги с шотландцами, или голландцами, или с кем-нибудь еще в своих собственных целях. Палата лордов их не поддерживает, двор против них. Это просто мелкие человечишки из деревень, кукарекающие, как маленькие петушки на собственных навозных кучах. И мы должны просто свернуть им шею, как маленьким петушкам.

– Молюсь за то, чтобы король нашел способ договориться с ними, – упорно повторил Джон.

Она улыбнулась ему чарующей улыбкой:

– Ну конечно, я тоже! Он пообещает им что угодно, тогда они проголосуют за налоги, так нужные нам, за армию, чтобы разгромить шотландцев. Потом они могут возвращаться к своим навозным кучам, а мы сможем снова править без них.

Дела короля и королевы могли бы обернуться по-разному, если бы не четвертое королевство – Ирландия.

Новость о том, что Страффорд мертв, пронеслась по Ирландии как огонь по пустоши. Страффорд заправлял в Ирландии со смесью жесткого законопослушания и ужасающего произвола. Он правил ирландцами как циничный старый солдат, и единственным законом в стране был закон неодолимой военной силы.

Как только он умер, ирландские католики восстали против протестантских угнетателей в дерзком урагане ярости. Страффорд жестоко подавлял их. Но Страффорда больше не было. Самые разные слухи носились по королевству, пока наконец каждый мужчина, который называл себя мужчиной, не взялся за вилы или мотыги и не набросился на вновь прибывших протестантских поселенцев и жадных захватчиков ирландских земель – протестантских лордов. Восставшие не щадили ни самих поселенцев, ни их женщин, ни их детей.

Новости о том, что произошло, самым жутким образом приукрашенные перепуганным воображением протестантского меньшинства в стране, которая им не принадлежала, дошли до Лондона в октябре и в тысячи раз усилили ненависть против католиков. Даже Эстер, обычно такая рассудительная и уравновешенная, отбросила благоразумие и вечером в семейной молитве молилась вслух о том, чтобы Господь покарал ужасных варваров-ирландцев и сохранил свой избранный народ, находящийся в этой самой что ни на есть варварской стране. И дети Традесканта, Фрэнсис и Джонни, с глазами круглыми от ужаса, испуганные тем, что слышали в кухне и на конюшне, тоже прошептали: «Аминь».

Католические повстанцы поднимали протестантских детей на пики, жарили их на костре и ели на глазах мучеников-родителей. Католические повстанцы жгли дома и замки вместе с их протестантскими владельцами, запертыми внутри. У каждого был рассказ, полный свежего и невероятного ужаса. Никто не подвергал сомнению эти истории. Все они были правдой. Все происходящее было хуже самого страшного ночного кошмара. И все на самом деле было еще хуже, чем рассказывали.

Происходящее на краткое время напомнило Джону о той ожесточенной женщине в Виргинии, называвшей индейцев язычниками и чудовищами и рассказывавшей истории о том, как снимали скальпы, сдирали кожу и пожирали людей заживо. На миг он отмахнулся от того ужаса, который захватил всю Англию, на миг усомнился в том, были ли все эти истории так правдивы, как клялись рассказчики. Но только на миг. Обстоятельства были такими убедительными, истории были такими яркими. Все говорили об этом. Это должно было быть правдой.