Тут Джон замолчал, его вдруг осенила мысль, что не подобает говорить со своей молодой женой о постоянной и непреходящей любви к ее предшественнице.

– Продолжай, – проговорила Эстер.

– Джейн никогда не сомневалась в своей вере, даже когда умирала в муках, – сказал Джон. – Она ни за что не отказалась бы от своей убежденности в том, что Господь говорил с ней простыми ясными словами и что она сама могла говорить с Ним. Она бы умерла за эту веру, если бы пришлось. И хотя бы ради нее, если не ради чего-нибудь другого, я не откажусь от своей веры.

– А как же ее дети? – спросила Эстер. – Ты полагаешь, она бы хотела, чтобы ты умер за веру и оставил детей сиротами?

Джон застыл:

– Ну, до этого не дойдет.

– Когда я была в Отландсе всего лишь шесть месяцев тому назад, только и слышала разговоры о том, какая у кого вера и как далеко каждый может зайти в своей независимости. Если король настаивает на том, чтобы все шотландцы молились по новому молитвеннику, он обязан требовать того же самого и от англичан. Если он развяжет войну, чтобы заставить их подчиниться, а поговаривают, что он может это сделать, то трудно усомниться в том, что в Англии будет то же самое.

Джон покачал головой.

– Все это ерунда, – сказал он. – Много шума и переживаний из-за пустяков.

– Это не пустяки, предупреждаю тебя, – неуклонно продолжала Эстер. – Никому не известно, как далеко может зайти король, когда ему придется защищать королеву и ее веру и скрывать собственную тягу к католицизму. Никто не знает, что он способен предпринять, чтобы заставить всех перейти в ту же веру. Он вбил себе в голову, что единая церковь означает единую нацию и что единую нацию он может держать в кулаке и править ею, не отчитываясь ни перед кем. И если ты будешь защищать свою веру в то же самое время, когда король будет защищать свою, то неизвестно, какие неприятности ты на себя навлечешь.

Джон ненадолго задумался, потом тряхнул головой.

– Может, ты и права, – нехотя согласился он. – Ты очень предусмотрительная и осторожная женщина, Эстер.

– Ты поставил передо мной задачу, и я ее выполню, – сказала она без малейшей улыбки. – Ты поставил передо мной задачу вырастить твоих детей и быть тебе женой. У меня нет ни малейшего желания превратиться во вдову. Я не хочу растить сирот.

– Но я не предам свою веру, – предупредил он.

– И не надо, просто не выставляй ее напоказ.

Лошадь была готова. Джон потуже затянул накидку и надел шляпу. Он замешкался, не зная, как попрощаться с этой своей новой, такой разумной женой. К его удивлению, она протянула ему руку, как это сделал бы мужчина, и пожала его руку, как если бы была его другом.

Джон чувствовал, что откровенность этого жеста странным образом согрела его душу. Он улыбнулся жене, подвел лошадь к специальной подставке и с нее сел в седло.

– Не представляю себе, в каком состоянии сейчас там сады, – заметил он.

– Не сомневаюсь, что тебя назначат на место отца, когда ты снова появишься при дворе, – сказала Эстер. – Их промедление объясняется только тем, что тебя там давно не было. С глаз долой, из сердца вон – у них всегда так. А как только ты вернешься, они будут настаивать, чтобы ты снова начал работать.

Он кивнул:

– Надеюсь, мои распоряжения выполнялись, пока меня не было. Если оставить сад хотя бы на один сезон, он отстанет на целый год.

Эстер шагнула вперед и потрепала коня по шее.

– Дети будут скучать по тебе, – вздохнула она. – Могу я им сказать, когда ты вернешься?

– В ноябре, – пообещал он.

Она отступила на несколько шагов и дала ему проехать. Он улыбнулся ей, выезжая из конюшенного двора к дороге, что вела к воротам. Почти сразу Джон ощутил внезапное чувство радостной свободы оттого, что он мог уехать из дома в уверенности: здесь и без него все будет в полном порядке. Это был последний подарок отца, который тоже был женат на женщине, прекрасно управлявшейся с хозяйством в его отсутствие. Джон повернулся в седле и помахал Эстер, все еще стоявшей в углу двора, там, откуда она могла смотреть ему вслед.