Подошли Старик и Мама, за ними носильщики.

– А он оказался лучше, чем мы думали, – сказал я.

– Это другой буйвол. Царь-буйвол! Возможно, с ним был как раз наш.

– А я думал, с ним самка. Хотя на таком расстоянии не разберешь.

– Да, до них было метров четыреста. Клянусь Богом, вы в самом деле умеете стрелять этих зверюшек.

– Когда он пригнул голову и встал на дыбы, я понял, что ему не уйти. Освещение было прекрасное.

– Я видел, что вы не промахнулись, и понимал, что это другой буйвол. И решил про себя, что теперь мы имеем дело с двумя ранеными буйволами. Рева я еще не слышал.

– Грандиозный рев, – сказала Мама. – И такой невыразимо печальный. Словно звук одинокого горна в лесу.

– А мне он показался веселым, – сказал Старик. – По этому поводу следует выпить. Выстрел был что надо. Почему вы от нас скрывали, что умеете стрелять?

– Идите к черту!

– Вам известно, что он и следопыт отличный, и безошибочно бьет птиц влет? – обратился Старик к моей жене.

– А какой красавец этот буйвол! – восхитилась Мама.

– Отличный экземпляр. Не в годах, но голова великолепная.

Мы хотели сфотографировать буйвола, но у нас был только ящичный фотоаппарат, и к тому же заклинило затвор, из-за чего возник яростный спор, а тем временем свет угасал, я стал нервничать, ко всем придирался, обвиняя каждого, что аппарат не работает, грубил, и все из-за того, что нельзя сфотографировать зверя. Трудно долго оставаться в таком возбуждении, какое я испытал в тростнике, да и, убив живое существо, пусть даже буйвола, чувствуешь себя опустошенным. Убийство – не тема для разговора и не то, чем можно поделиться, и потому я, выпив воды, сказал жене только, что сожалею о том, как себя вел, и тогда мы вместе, чувствуя нежность друг к другу, стали смотреть, как М’Кола делает надрезы на голове буйвола, чтобы освежевать, и все стало ясно – и мое негодование из-за камеры, и все остальное. Я выпил виски, не почувствовав ни вкуса, ни опьянения.

– Налейте мне еще, – попросил я. Вторая порция подействовала.

В лагерь нас повел тот туземец с копьем, за которым гнался носорог, а Друпи и другие остались, чтобы освежевать голову буйвола, разрубить тушу на части и подвесить куски на деревьях, чтобы те не достались гиенам. Туземцы боялись идти в темноте, и я разрешил Друпи взять мою двустволку. Он заверил меня, что умеет стрелять. Я вынул патроны, поставил затвор на предохранитель и передал ему ружье. Друпи приложил ружье к плечу, зажмурил не тот глаз и с силой нажал на курок. Потом – еще и еще. Я объяснил ему, как пользоваться предохранителем, заставил его поупражняться и несколько раз щелкнуть затвором. Видя мучительную борьбу Друпи с предохранителем, М’Кола поглядел на него высокомерно, и Друпи, казалось, даже стал меньше ростом. Я оставил ему ружье и две обоймы, и туземцы занялись разделкой туши, а мы вслед за проводником двинулись по следу второго буйвола – на этом следу не было ни капли крови, – поднялись на вершину холма, а оттуда уже шла дорога к лагерю. Мы карабкались по склонам, преодолевали овраги и наконец вышли к основному хребту, который в темноте казался особенно холодным и мрачным. Луна еще не взошла, и мы брели в темноте полумертвые от усталости. Один раз М’Кола, который нес двустволку Старика, несколько фляг с водой, бинокли и сумку с книгами, крикнул что-то звучащее как ругательство идущему впереди проводнику.

– Что он сказал? – спросил я Старика.

– Сказал, чтобы тот не ставил рекорды скорости, ведь среди нас есть пожилой человек.

– Интересно, кого он имел в виду – вас или себя?