– Очень успешный. Очень, очень, очень успешный.

Она подумала, не рассказать ли крысе о своем жизненном кризисе. Объяснить, как трудно, когда ты остался один, если всю жизнь существовал для кого-то другого. Но доставлять крысе дискомфорт не хотелось. Поэтому Бритт-Мари расправила складку на юбке и официальным тоном произнесла:

– У меня к вам предложение. Каждый вечер, в шесть часов вам здесь подадут ужин. – Бритт-Мари указала на батончик. – Предложение, если вы найдете его взаимовыгодным, будет означать, что я не позволю вам в случае вашей смерти лежать в стене и пахнуть. А вы сделаете то же для меня. Пусть знают, что мы с вами – тут.

Крыса осторожно подкралась к батончику. Вытянула шею, обнюхала. Бритт-Мари стряхнула невидимые крошки с колен.

– Дело, знаете ли, в бикарбонате – когда умираешь, он исчезает из тела. От этого возникает запах. Я прочла об этом, когда Ингрид умерла.

Крыса недоверчиво дернула усами. Бритт-Мари виновато кашлянула.

– Ингрид – моя сестра. Она умерла. Я боялась, что она начнет пахнуть. Так я узнала все про бикарбонат. Тело вырабатывает бикарбонат, чтобы нейтрализовать едкую кислоту в желудке. Когда человек умирает, тело перестает вырабатывать бикарбонат, и тогда едкие кислоты разъедают кожу и просачиваются на пол. Вот это, знаете ли, и пахнет.

Несколько мгновений Бритт-Мари раздумывала, не добавить ли, что сама она всегда считала, что человеческая душа обитает в бикарбонате. Когда душа покидает тело, ничего больше не остается. Только соседи, которые жалуются на запах. Но Бритт-Мари промолчала. Не хотелось доставлять крысе дискомфорт.

Крыса поужинала, но не сказала, что было вкусно.

А Бритт-Мари не спрашивала.

На самом деле все началось именно в этот вечер.

Зима стояла слякотная, снег по пути с неба на землю превращался в дождь. Но дети гоняли мяч в вечерних сумерках как ни в чем не бывало, не смущаясь ни темнотой, ни погодой. Видимость на парковке была крайне ограниченной. Она ограничивалась несколькими пятнами, куда добивали неоновые огни пиццерии и просачивался свет из окна кухни, откуда Бритт-Мари поглядывала на ребят, спрятавшись за занавеской. Хотя, честно говоря, таким футболистам даже самый яркий дневной свет не сильно бы помог попасть по мячу.

Крыса ушла домой. Бритт-Мари заперла дверь, перемыла посуду, еще раз прибрала весь молодежный центр и теперь стояла у окна, глядя на мир. Время от времени мяч по лужам проскакивал на шоссе, и тогда ребята методом «камень-ножницы-бумага» определяли, кому за ним идти. Что, по мнению Бритт-Мари, негигиенично. Нет, против детей она ничего не имеет, она не из таких, но почему бы не озаботиться гигиеной, даже когда играешь? Когда Давид и Пернилла были маленькими, Кент говорил им, что Бритт-Мари не умеет играть, потому что «не знает, как это – играть». Но это неправда. Бритт-Мари отлично знает, как играть в «камень-ножницы-бумага». Просто ей не кажется гигиеничным заворачивать в чистую бумагу грязные камни. Не говоря уж о ножницах. Кто знает, где они побывали.

Кент, конечно, всегда говорит, что Бритт-Мари во всем видит только негатив. И что недостаточно социализирована. «Черт возьми, да улыбнись же ты!» – ухмыляется он всякий раз, когда заходит на кухню за сигарами, а она моет посуду. Кент занимался гостями, а Бритт-Мари занималась домом, так они поделили жизнь. Кент, черт возьми, улыбается, а Бритт-Мари видит во всем негатив. Наверное, так и есть. Легко, наверное, быть оптимистом, если тебе не нужно наводить порядок после гостей.

Сестра и брат, Вега и Омар, играют в разных командах. Она спокойна и расчетлива, мяча касается внутренней стороной стопы – аккуратно, как поджимают пальцы, чтобы не задеть ночью того, кого любят. Брат Омар то и дело злится, он гоняется за мячом так, словно тот должен ему денег. Бритт-Мари не разбирается в футболе, но это и не нужно, чтобы понять: Вега играет лучше всех. Вернее, наименее плохо из всех. Омар постоянно в ее тени. И все в ее тени. Вега – как Ингрид.