Клинок был вырван из рук Пасюка сильным ударом и улетел куда-то в снег. Но приятель, с тем же диким звериным воплем, в единый миг преодолел расстояние до врага, и впился тому зубами в лицо, рыча голодным псом. Теперь истошно взвыл ряженый, пытаясь отодрать от себя озверелого казака, громкими воплями призывая на помощь.

– Ну, мля, офицерик!

Так и держа винтовку как весло на высоте груди, Родионов растерянно посмотрел в сторону свирепого до ужаса голоса, что раздался почти рядом. На него бежал человек в солдатской шинели, направив прямо в живот ствол винтовки с острым жалом штыка.

– Живьем брать офицеров! Живьем!!! Убьете, всех под трибунал отправлю! Под расстрел пойдете!

Резкий голос с высокого крыльца, принадлежащий неизвестному в черной кожаной куртке, будто сошедшего с кинолент, посвященных ЧК, словно остановил солдата, и острое жало штыка, вместо того чтобы проткнуть Родиона, вильнуло в сторону.

Подхорунжий вышел из ступора и лягнул солдата что было сил, не желая оказаться куском мяса на остром шампуре. Удар пришелся тому в коленку, однако напор оказался настолько велик, что ряженый буквально отшвырнул своим плечом Артемова назад.

За спиной кто-то вскрикнул, штык винтовки, которую Родион не выронил из рук, уткнулся в какое-то препятствие. Он повернулся и волосы встали дыбом – острое граненое жало торчало из разинутого рта, из которого буквально хлынула потоком алая дымящаяся кровь.

– Эй-х…

От осознания того, что он собственноручно нечаянно пригвоздил солдата к стенке, и убил того – чтобы такое понять, ему оказалось достаточным взглянуть в бездонные глаза умирающего, Родион в жуткой панике, вложив все силы, отчаянно рванул винтовку обратно. Словно это движение могло бы спасти жизнь заколотого им молодого солдата.

Хрясь!

– Ось-хра!

Словно по стене ударил. Приклад пришелся точно в лицо того солдата, что подбежал к нему первым. Нос моментально брызнул кровавыми соплями, тот навзничь рухнул на снег, зажав окровавленными ладонями лицо. Родион в ужасе выронил винтовку из рук.

– Я нечаянно…

Еле слышно проблеял парень, и тут же был свален на снег подбежавшей толпою. Удары посыпались суматошным градом со всех сторон, вначале было очень больно, а потом в голове Артемова словно взорвалась яркая электрическая лампочка в тысячу ватт…

– Что же ты так с охраной опростоволосился, товарищ Ермолаев?! Ведь трех бойцов офицеры насмерть таки вбили. Еще двух изувечили – одному челюсть прикладом разнесли, шепелявит теперь едва-едва. Другого ножом истыкали…

– Бебутом, товарищ Либерман!

Машинально поправил Пахом, пребывая в самом тоскливом состоянии. Сейчас на него чекист, а уполномоченных Особых отделов именно так в армии называли, всех собак на него свешает, и хана – за меньшие проступки трибунал в «расход» направлял.

– Ага, кинжалом, – с нехорошей улыбкой согласился Либерман, задумчиво потерев свой выдающийся вперед нос. – Хорошо, что доктор из Тунки здесь к роженице приехал, успел зашить ногу, иначе бы боец кровью истек. И по твоей вине, товарищ Ермолаев, все случилось.

– Виноват, товарищ Либерман, – совсем убитым голосом произнес Пахом, только сейчас осознав насколько коварным был недавний сон. И вожделенным орденом поманил, и новым званием. Все же или два «треугольника» на рукаве носить, или командирский «кубарь» – есть большая разница. А тут, если даже трибунал смилостивится над ним, во что поверить трудно, то опять в рядовые переведут. И спорет он свои алые нашивки как миленький, да еще с радостью, что к стенке не поставили.