– Я – по-верх-ность?! – уточнил Эрик, правильно ли он понял. Было заметно, что он однозначно потрясён услышанным. – Я – поверхность? – он указал на себя. – Я – единственная поверхность, на которой это может писать?

Я кивнула, слегка пожимая плечами, и объяснила, – Ну в смысле, как татуировки наносят на кожу, так и…

– Татуировки? Ещё лучше! Татуировки же навсегда! Нет, – замотал он головой, – я не позволю использовать как поверхность, на которой царапанья вот этого, – он указал на Плюмо, явно понимающего о чём идёт речь, и потому зависшего в воздухе над Эриком в ожидании исхода переговоров, – останутся навсегда! – его глаза округлились от возмущения. – Ты серьёзно, Каро? Ты серьёзно предполагала, что я на подобное соглашусь?

– Эрик, если у тебя есть другие варианты того, как нам отсюда выбраться, то я тебя внимательно слушаю? – ехидно поинтересовалась я.

– Нет, у меня нет! – огрызнулся он.

– Если нет, значит, тебе придётся подставить Плюмо или своё плечо или спину… – перо заколыхалось из стороны в сторону и указало своим острым концом на грудь Эрика. – Или грудь, – с улыбкой добавила я, зная наперед, какая сейчас последует реакция.

– Или плечо, или ничего! – не разочаровал меня Эрик. – Но только после того, как утвержу дизайн и содержание надписи!

– И как ты себе это представляешь! – возмутилась я.

– Твоя проблема, Каро, – пожал он плечами. – Твоя и Пушистика!

В этот момент лязгнул металл открывавшейся двери. Плюмо молнией юркнуло мне в волосы, пристроившись у меня за правым ухом. Однако сделал он это лишь после того, как опять же с молниеносной скоростью, что-то черканул на затылке Эрика.   

– К вам посетители, герцог Труамгурский, – гаденько усмехаясь, торжественно провозгласил тюремщик. Он открыл внутреннюю решетку и ввел в комнату трёх упитанных храмовников, одетых в красные сутаны кардиналов. Сутаны кардиналов сообщили нам о том, что все трое обладают даром ментального убеждения, а выражение их трех поросячьих рыл (назвать лицом эти физиономии было невозможно – столь мало было в них человеческого) сообщило нам о хитрости, подлости и изворотливости их обладателей.

Они в молчании дождались, пока охранник закроет за ними тяжелую стальную дверь, затем самый высокий и жирный из них открыл принесенную папку и кончиками пальцев достал оттуда лист бумаги.

– Я ничего не буду подписывать, – прорычал Эрик. – Убирайтесь вон! – он сделал шаг вперед, загородив меня своим телом.

– Но вы же ещё даже не знаете, что именно вам предстоит, подписать, Ваше Сиятельство! – так уважительно, что прозвучало это почти заискивающе, проблеял высокий. При этом он, разумеется, не преминул пропитать каждое своё слово силой убеждения. В связи с чем вполне безобидная фраза эта прозвучала, как призыв к немедленному действию. Но, к счастью, только для меня.    

– Я ни-че-го не бу-ду под-пи-сы-ва-ть, – медленно, чеканя каждое слово, сквозь стиснутые зубы тихо повторил Эрик. Тем не менее, в этот раз фраза прозвучала гораздо более угрожающе, а значит и убедительней, чем его рык минутой раньше.

– Но мы всего лишь хотели, чтобы вы написали письмо своей матушке. Что, мол, вы живы, здо… – залебезили хором, опешившие кардиналы, усилив убеждающий напор на Эрика до такой степени, что мне самой (хотя обращались они не ко мне, что уменьшало уровень воздействие на меня раз так в десять) срочно захотелось написать письмо моей матушке. При этом, я напрочь забыла о том, что она вот уже шестнадцать лет как почила.  

– И писать тоже я ни-че-го не бу-ду, – обманчиво спокойным голосом повторил Эрик, прервав кардинала на полуслове. – Святые отцы, надеюсь, вы хорошо понимаете значение слова: «ничего»? – поинтересовался он тихо и вкрадчиво, тем не менее, от зловещей угрозы, прозвучавшей в его тоне, меня прям в дрожь бросило. И судя по реакции кардиналов не только меня.