— Пожалуйста, — фыркает она. — Ты, может, в следующий раз женишься на малолетке, которая хотя бы плитой пользоваться умеет?

— У тебя сегодня месячные? — раздражаюсь, доставая из шкафа толстовку.

— Когда женщина обсуждает что-то поважнее минета, это значит у нее месячные?

— Ты закончила? — захлопываю ящик.

— Да!

— Вот и отлично, — нажав отбой, швыряю телефон на кровать.

Достало это дерьмо.

Стянув шорты, бросаю их на кресло и натягиваю джинсы. Надев толстовку, сбегаю вниз, чувствуя полное отсутствие чертового аппетита и полное нежелание сидеть на месте. Подумав минуту, обуваю кроссовки и надеваю пуховик.

На улице мелкий снег и ощущение апокалипсиса. Ухо закладывает от близкого выстрела фейерверка. Гирлянду на крыльце коротит, но ковыряться с ней нет никакого желания, как и разгребать снежный завал во дворе, поэтому иду в гараж и достаю из запасного холодильника бутылку красного марочного вина, а потом выхожу за ворота, саданув ногой по почтовому ящику, чтобы сбить с него снег.

Из-за двухметровой ограды дома напротив несет шашлыками. Метрах в десяти два подростка начиняют сугроб петардами.

Застегнув куртку, перехожу на легкую трусцу, двигаясь вниз по улице. Через четыре дома сворачиваю направо. Компания человек в пять зажигает по кругу бенгальские огни.

— С Новым годом! — летит в меня чей-то смех.

— С Новым годом, — трушу мимо, чувствуя, как от холода начинают гореть уши.

Пройдя мимо единственного круглосуточного супермаркета, сворачиваю на параллельную улицу и через минуту добираюсь до нужного дома. Зажав звонок в кованой калитке, прыгаю на месте, чтобы не отморозить зад.

— Санечка! — визжит хозяйка, повисая на моей шее и обволакивая запахом терпких духов.

— Ты один?

— Как видишь, — улыбаюсь, получая легкий поцелуй в щеку и вручая ей бутылку.

— Пошли, пошли, пошли… — смеется Таня, затягивая меня во двор. — Холодно…

На ней чумовое платье с блестками и кроссовки мужа на ногах.

— Знаешь, кто ты, Романов? — тараторит, семеня по расчищенной дорожке. — Ты жук! Сто лет тебя не видела!

— Работа, — поднимаюсь вслед за ней на крыльцо, пожимая руку мужикам.

— Саня, — лыбится Калинкин. — Ты когда в мой ресторан придешь? — смакует свою сигару. — Знаешь, сколько я за этого шефа отвалил?

— Не вижу, чтоб ты бедствовал, — усмехаюсь, рассматривая его холеную рожу.

— Чтоб не бедствовать у меня жена финдир, — прижимает к себе Таню. — У нее в башке калькулятор.

Стоящий рядом Чернышов молча затягивается своей сигарой, с философской миной глядя в пространство.

Сообщать ему о том, что вместо него мозг вынесли мне, не вижу смысла. Короткая прогулка по улице мои мозги немного проветрила, и все бесит меня уже не так остро.

— Отнесешь на кухню? — возвращает Таня мне бутылку.

— Не вопрос, — захожу в дом.

От детского визга и топота морщусь. Расстегнув куртку, снимаю кроссовки.

В кармане куртки опять пищит сигнализация.

Да твою ж мать!

Достав брелок, опять отключаю.

— Неужели я не сплю… — слышу за спиной и разворачиваюсь.

Мою шею обвивают руки Марго. На автомате обнимаю за талию и прижимаю к себе. Тело мгновенно реагирует на каждую сногсшибательную округлость, и на то, что одета она в тонкое шелковое платье.

— С Новым годом… — улыбается, вставая на носочки, и без раскачки одаривает меня поцелуем.

Ее новые губы поразительно мягкие.

Не пойму, какого хрена мы не пересеклись за последние две недели?

У нее всегда одни духи. Сколько ее знаю.

Поставив на комод бутылку, сжимаю ее затылок и наваливаюсь на эти губы как животное. Она вздрагивает и трется о меня. Моя реакция очевиднее некуда. С напором толкаю язык. Ее рука скатывается вниз и сжимает мою ширинку.