Подойдя к стойке, кладу на нее свой абонемент, говоря:

— Добрый вечер.

— Добрый, — улыбается она. — Уже были у нас?

— Эм-м-м… нет, — опускаю на пол свою спортивную сумку.

Снова звенят колокольчики.

— Добрый вечер, — Таисия улыбается новому посетителю, пока я снимаю варежки и укладываю их на стойку.

— Добрый.

Сердце ударяется о ребра.

Резко поворачиваю голову и смотрю в зеленые внимательные глаза напротив.

Положив на стойку локти, Романов смотрит на меня сверху вниз.

Осматривает мое лицо, мою розовую шапку, шубу и лежащие на стойке варежки.

Почесав пальцем бровь, усмехается сам себе и бормочет:

— Блин, думал, показалось…

9. Глава 9. Люба

На нем черное пальто, из-под которого торчит воротничок кипельно-белой рубашки. И я знаю, что там под пальто на нем джинсы, потому что брюки он носит только по каким-то особым дням в году, которые выбирает черт знает каким образом. Но и те и другие сидят на нем потрясно…

Пытаюсь справиться с собой и отвести глаза, но они упорно цепляются за точеные черты.

На его щеках густая щетина. Кажется, гладковыбритым я его вообще никогда не видела. Щетина покрывает его щеки, заостренный подбородок, окружает его губы… его губы… полные. Волосы убраны назад тонким металлическим ободком. Полностью открывая лоб и вертикальные морщинки на нем.

Мне безумно нравится его лицо, но чтобы он там не думал, это случилось не с первого взгляда, а возможно… со второго или третьего. Это случилось, когда я увидела, как он умеет улыбаться. Просто я половину лекции пялилась на его задницу, а уж потом добралась до лица.

Это было полгода назад. Тогда-то у меня и поехала крыша. Я думала, это пройдет, но все никак. Мне пришлось повозиться, чтобы пробиться в его дипломники. Понятия не имею, зачем я вообще это устроила. Что я собиралась делать? Прийти в его кабинет и закинуть ногу на ногу, как Шерон Стоун?

Очень смешно.

Он задумчиво смотрит на меня в ответ, и мы, кажется, минуту смотрим друг на друга, не отрываясь, пока мой нос поглощает чертовски дразнящий запах его парфюма.

Его губы дергаются в кривой улыбке, и с моих мозгов слетает розовая пыль.

— Ты что… — говорит, сделав шумный выдох. — С деревьями обнималась?

— Эм-м-м… — пытаюсь отвести глаза от его губ. — Чего?

Опустив глаза, смотрю на его шею и выступающий кадык.

В животе странный трепет, от которого краснею.

Проведя по лицу рукой, он кивает на мою шубу.

Посмотрев вниз, вижу елочные иголки, застрявшие в лохматом ворсе.

— Эм-м-м… — начинаю выбирать их оттуда. — Да… и с камнями разговаривала.

— Надо же, — тихо отзывается он. — И что они говорят? Когда наступит глобальное потепление?

— Не на этой неделе, — успокаиваю, продолжая доставать иголки.

— Ну, слава богу.

Замираю, потому что его рука вдруг оказывается перед моим носом и начинает помогать. Длинные пальцы проворно дергают иголки, а я смотрю на мелькающее перед глазами запястье, которое украшают дорогущие часы с пластинчатым ободком.

— Как нога?

Поднимаю на него глаза.

Опустив руку, смотрит на меня исподлобья и чешет колючий подбородок.

— Ну… — смотрю на свои ноги. — Как видите.

— Тебе не рано-то в спортзал?

— Я собираюсь поплавать, — пожимаю плечом.

— А, — тянет он. — Ну, супер. Вариант сто из ста, чтобы поврежденную мышцу свело.

— Выкарабкаюсь, — пытаюсь звучать непринужденно.

— Не стоит, — говорит медленно, постукивая пальцами по стойке. — Это больно и неприятно.

— Больно и неприятно рожать, — просвещаю его миролюбиво. — Все остальное — цветочки.

— Я бы поспорил.

Сглотнув, смотрю в его глаза.

На его лице спокойствие и вежливая улыбка, а у меня к горлу подскочило сердце.