Уложив голову так, чтобы не касаться раны, устало прикрываю веки, всё ещё ощущая в мышцах то нервное напряжение, которое чувствовала, очнувшись после своего видения.

Сердито закусываю губу.

Это всё дом виноват.

Огромный.

Чужой.

Холодный.

Почему, почему нельзя было остаться в Москве? Зачем и кому нужен был этот переезд?

Всё теперь по-другому! Всё не так! Всё разрушилось!

Глаза предательски увлажняются, но я не позволяю себе расплакаться. Шмыгнув носом, сердито дёргаю одеяло на себя и укладываюсь.

Долго ещё слушаю дождь, монотонно тарабанящий за окном.

Вознамериваюсь до самого утра не сомкнуть глаз, но в итоге, измотанная событиями прошедших суток, засыпаю.

*********

Наутро болит голова и… ягодицы, натёртые с непривычки сидушкой велосипеда.

Завтрак уже по традиции пропускаю. Полежав в ванной, хмурая и разбитая первую половину дня бесцельно слоняюсь по комнате.

Пробую почитать книгу, прихваченную с собой в поезд, но откладываю. Слушаю музыку на айподе, однако быстро надоедает. Включаю плазму и нахожу спортивный канал, но и это не помогает взбодриться. Скорее наоборот, загоняет меня в незнакомую до этого момента депрессию, ведь приходится вспомнить о том, что пришлось оставить в Москве своего тренера. Вместе с мечтой о том, что я продолжу серьёзно развиваться в профессиональном спорте.

Западня, куда не глянь.

Проголодавшись, всё же иду вниз ближе к двум часам. Сухо поздоровавшись с бабушкой, отправляю в себя в обед и снова поднимаюсь к «себе». (Благо, она меня не останавливает).

Остаток дня провожу в спальне. Собираю сумку с канцелярией. Готовлю белый брючный костюм, в котором собираюсь пойти на линейку. Достаю из коробки новые босоножки. Подбираю аксессуары и украшения.

Всё это без настроения. Скорее по привычке. Идти в новую школу совершенно не хочется. Меня вполне устраивала та, в которой я отучилась крайние четыре года…

Переживаю ли я? Накануне первого сентября, вечером и ночью, вообще никакого волнения не испытываю, но вот за несколько часов до начала торжественной линейки со мной начинает твориться что-то странное.

Встаю рано, однако вопреки этому ничего не успеваю.

Всё валится из рук и идёт наперекосяк. То волосы собрать не могу в уже привычную высокую причёску. То с макияжем слишком долго вожусь, потому что никак не получается провести карандашом идеально ровную стрелку.

В общем, если опустить детали, одетая, накрашенная и хмурая, сажусь в машину к Петру Игоревичу на двадцать минут позже, чем должна была.

Бабушка Алиса, выбравшая в качестве наряда строгое бежевое платье и шляпку в тон, никак на это не реагирует. Оторвав взгляд от газеты, снимает очки и коротко сообщает водителю о том, что мы готовы ехать.

Что до меня… Опаздывать я не люблю, отец всегда учил быть везде и всюду вовремя, но сегодня… Клянусь, Вселенная, как будто бы, намеренно меня тормозит. Вот даже цветы удаётся купить не сразу! Приличные приходится поискать.

– Ты отлично выглядишь, милая, – бабушка делает мне комплимент, когда я в очередной раз придирчиво рассматриваю себя в зеркале.

Захлопываю пудренницу и бросаю взволнованный взгляд в окно. Через узорчатую калитку хорошо видна площадка, заполненная школьниками.

Пётр Игоревич открывает дверь.

– Пойдём? Или хочешь пропустить линейку? – спрашивает Алиса Андреевна неожиданно, очевидно, по-своему расценив моё состояние.

– Я сама, – беру букет и, осторожно ступив шпилькой на асфальт, выхожу на улицу.

– Я бы хотела поздороваться с твоим классным руководителем, не возражаешь? – интересуется моим мнением, следом покинув салон автомобиля.