– Пока ещё это беседа. Так где? Давайте по очереди.

– Я летел из Турции в Москву, – отвечает парень, которого я вижу впервые.

– Фамилия?

– Горький.

– Дальше пошли, – записывая в бланке, переходит к следующему. Фамилия?

– Чижов.

– Где были тридцатого вечером?

– В огороде.

Его друзья смеются.

– Кто может подтвердить?

– Водитель говновозки. Он приезжал по заявке очистить сортир от…

– Мы поняли. Вы? – переключается на короткостриженного.

– Свободный. Зависали дома у Ромасенко.

– Что делали?

– Играли в приставку.

– А потом?

– Пиццу жрали и смотрели футбол.

– Машину гражданина Градова в тот вечер брали?

– Ну брали и чё, – отвечает вместо него Ромасенко.

– Без спроса.

– Так это ж почти папина, – фактически выплёвывает это слово и сразу становится ясно: отношения у Максима и ухажёра Светланы Николаевны не складываются.

– Куда ездили?

– По городу катались.

– На пляже были?

– Нет.

– А в лесу как оказались?

– Тёлок привезли. Потра…

– Максим! – вовремя одёргивает его директриса.

– Типа на пикник. Ну вы поняли, – многозначительно поигрывает бровями. – Это наши одноклассницы. Они подтвердят.

– То есть утверждаете, что ни вы, ни ваши друзья не причастны к тому, что произошло на пляже.

– Сечёшь, – кивает.

– Шину где прокололи?

– Где-то поймали стекло, – пожимает плечом.

– Он врёт, – не выдерживаю я.

Устроили цирк!

– Кого из этих парней вы видели в тот вечер на побережье?

Ромасенко перехватывает мой взгляд и едва заметно предостерегающе качает головой.

«Слышь, держи язык за зубами, поняла?»

«Ты ничего не видела и не слышала»

«Расколешься – пожалеешь по-крупному».

– Свободный, Ромасенко, Абрамов, – чётко называю фамилии виновных.

– Да она гонит...

– Вы двое – на урок, – Светлана Николаевна указывает пальцем на Чижова и Горького.

– А поприсутствовать можно?

– Не можно! На урок я сказала! Живо!

Они нехотя поднимаются со стула и выходят, бросая сочувствующий взгляд на компанию оставшихся.

– Вы почему в очках? – обращаются к кучерявому.

– Аллергия на свет.

Фыркаю.

– Сними, не ёрничай, – приказывает ему отец, и тот, на удивление не перечит.

– Вы что-то употребляете? – тут же раздаётся следующий вопрос. Вполне резонный, кстати. Потому что именно так это и выглядит.

Глаза красные, воспалённые. Веки припухшие.

– Нет.

– Повторю свой вопрос. Вы что-то употребляете?

– Не нужно давить на него, – вмешивается психолог.

– Я же сказал, что нет, – раздражённо цедит парень.

– Хорошо. Тата, – мужчина в погонах поворачивается ко мне. – Кто наносил удары пострадавшему?

Градус напряжения в помещении растёт. Ромасенко буквально испепеляет меня взглядом. Кожей чувствую.

– Светлана Николаевна, это вообще законно? Мы согласие на очную ставку не давали! – выказывает своё возмущение бабушка. – Идём, Тата, – она поднимается с кресла. – Я буду вынуждена позвонить мужу, а он, как вы знаете, не последний человек в этом городе!

Я поднимаю взгляд. Мы с Абрамовым смотрим друг на друга.

Бах-бах-бах.

Моё сердце гулко колотится о рёбра. Ладони потеют. Из-за духоты мне нечем дышать.

– Пострадавший отказывается давать показания. Поэтому ваше слово в данной ситуации имеет большой вес.

Что? Отказывается? Почему? Испугался последствий? Но разве можно оставлять подобное безнаказанным?

– Не нужно давить на неё, пожалуйста, – снова вклинивается в наш диалог Маргарита.

– Ой да успокойтесь уже девушка! У нас имеется запись разговора с диспетчером экстренной службы, – как бы между прочим, сообщает полицейский. – Тата, всё, что вы говорили, происходило на самом деле? Или это… клевета?

Секунда. Две. Три.

Зрительный контакт с хулиганом, по ощущениям, длится целую вечность.