Что меня действительно тогда ранило – конечно же, не считая мучительного чувства вины и потери, – полученное после этого случая прозвище. Видя, как погибает моя мышка, я визжала как ненормальная. Но мои гнев и боль были столь сильны, что я продолжала визжать и дальше. Если ко мне кто-то пытался подойти или заговорить, я снова кричала. Крик словно стал моим основным инстинктом. И я ничего не могла с этим поделать.

В школе меня прозвали Визглей. Это прозвище приклеилось ко мне на всю начальную и среднюю школу, пока родители не перевели меня в частную школу для старшеклассников.

Но именно в то Рождество я стала Визглей.

В те каникулы я оплакивала не только потерю мышки, но и потерю своей наивной веры в то, что ребенка везде и всегда примут таким, какой он есть.

В то Рождество я поняла, почему переживающие за меня родные перешептывались, что я слишком впечатлительная, слишком чувствительная. Другая.

В то Рождество я поняла, почему меня никогда не приглашали на вечеринки в честь дней рождения и почему меня всегда выбирали последней в команду.

В то Рождество я поняла, что я – странная».

Закончив писать ответ, я поднялась. И осознала, что понятия не имею, где оставить записную книжку для таинственного незнакомца, сказавшего положить ее за Мамой. Мне оставить ее в зале, на сцене перед экраном?

Я посмотрела в сторону барной стойки. Попросить помощи? Попкорн выглядел аппетитно, и у меня сразу заныло в желудке. Рванув туда, я чуть не свалила картонную фигуру, за которой сидела. Тогда-то и увидела надпись: «Мама». Я уже находилась за ней. Картонная фигура была изображением чернокожего мужчины, игравшего необъятную мамашу.

Я записала в книжку новые указания и положила ее за Мамой. Там ее найдет только тот, кто знает, где искать. Вместе с посланием я оставила банку с печеньем и туристическую открытку, которую нашла на полу кинотеатра прилипшей к жвачке. Открытка была из музея мадам Тюссо – моей любимой ловушки для туристов на Таймс-сквер.

На открытке я написала:

«Что ты хочешь на Рождество?

Только давай без умничаний.

Что ты действительно прям очень-очень-очень сил-нет-как-хочешь?

Пожалуйста, напиши об этом в записной книжке и оставь ее у смотрительницы, приглядывающей за Честным Эйбом*.

Спасибо.

Искренне твоя, Лили

* P.S. Обещаю, смотрительница не будет тискать тебя, как дядя Сэл в «Мэйсис». Уверяю, с его стороны это не было сексуальным домогательством, он просто любит обнимашки.

P.P.S. Как тебя зовут?»

В дверь позвонили около двенадцати, как раз когда должен был закончиться фильм «Бабулю сбил олень Санты». Поэтому моей первой (и, признаюсь, нелепой) мыслью было: «Лили меня отследила! Ее дядя работает в ЦРУ, он нашел меня по отпечаткам пальцев, и сейчас меня арестуют за то, что я притворялся кем-то, достойным внимания Лили». К входной двери я шел, заложив руки за спину – практиковался в ходьбе с наручниками. Однако, посмотрев в глазок, увидел не девушку и не агента ЦРУ, а переминающегося с ноги на ногу Бумера.

– Бумер, – сказал я.

– Кто ж еще! – отозвался он.

Бумер. Уменьшительное от «Бумеранг». Кликуха, данная ему не за способность возвращаться после того, как им кто-то кинется, а за сходство по темпераменту с псинкой, гоняющейся за этим самим бумерангом, снова, и снова, и снова. Бумер – мой самый старый друг (разумеется, не в том смысле, что ему ого-го сколько лет, а в том, что мы знаем друг друга уже очень давно). С семи лет у нас появилась наша собственная рождественская традиция – поход в кино на двадцать третье декабря. Вкусы Бумера с того времени почти не изменились, так что я уже знал, какой фильм он выберет.