Вяло бреду обратно в комнату, но взгляд цепляется за высокую ссутулившуюся фигуру брата, рассматривающего что-то в руках. Я несколько раз моргаю, решив, что всё это лишь привиделось. Витька уже год как женат и живёт отдельно, а тут… как настоящий. Он оборачивается, и его потухший взгляд замирает на мне. По спине пробегает волна холода, когда я замечаю в его руках мой тест. Положительный тест!

— Что это, Уль? — спрашивает Витя безэмоционально.

Губы начинают дрожать, очередная волна эмоций пробивает защиту: слёзы скатываются по щекам сплошным потоком, вместо слов рвутся бессвязные звуки. Вглядываюсь в размытый силуэт брата и мотаю головой в стороны.

— Не рас... рас… сказ… зывай… — выдаю я надрывно, начиная заикаться от обрушившегося шквала эмоций. — Маме с пап… папой не рассказывай…

Ноги не держат, и я оседаю на пол. В ушах стоит гул, но я отчётливо слышу шаркающие шаги брата. Его руки стискивают меня в объятиях, ткань рубашки быстро намокает, а я цепляюсь за неё как за единственно возможное спасение. Но чем Витя может помочь? Мою глупость ничего не исправит.

— Улька, ну ты чего? — ласково шепчет он, поглаживая меня по спине.

Это действует как успокоительное. Витька всегда умел утешить меня лучше, чем мама. Мы всегда были близки, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Он был моей опорой, моей стеной, пока не съехал от нас, и пришлось учиться жить самостоятельнее.

— Не рассказывай, — повторяю я, боясь, что он сдаст меня.

Как вообще можно рассказать семье такую новость? Даже представить не могу.

Витька так и сидит со мной всё это время. Успокоившись, я не знаю, куда деться от стыда. Не хочу объясняться, не хочу делиться произошедшим — ничего не хочу. И не спрячешься уже никуда.

Витя принудительно поднимает меня на ноги и волочит к дивану. Я едва могу ступать, чувствуя себя обессилевшей ватной куклой, имеющей зачатки человеческого разума. Только усадив меня, брат облегчённо выдыхает и опускается в кресло напротив, широко расставляет ноги и упирается локтями в колени. Весь его образ кажется мне скованным и растерянным.

— Ульяна, расскажи мне всё, — шепчет Витя мягко, но его серо-зелёные глаза пронизывают.

— Нечего рассказывать, — лепечу я и отворачиваюсь. — Это просто ошибка.

— Что именно? Тест? Или…

Он обрывает себя на полуслове, тяжело выдыхает и взъерошивает волосы. Они у него всегда оставались непослушными, ни один мусс или лак не брал, а сейчас брат и вовсе походил на испуганного попугая.

— Ты парню своему рассказала о вероятной беременности? Это не та ситуация, где женщина может решать за мужчину: принимать ему ребенка или нет! Завтра ты расскажешь всё парню, и после занятий мы едем в больницу. Вместе. И это не обсуждается, Ульяна!

Я в ужасе округляю глаза и вжимаюсь в спинку дивана.

— Не хочу, — молю я, едва выдавливая звуки, — горло напрочь отказывается сокращаться, а язык поворачиваться.

— Это не шутки! Немаленькая уже! — Витя повышает голос, и мне становится лишь хуже. Мое лицо, видимо, так перекосило, что брат сразу смягчается: — Уль, давай успокаивайся, а то родители скоро приедут, и начнутся разборки.

— Его это всё равно не волнует. Мы расстались… — говорю я и прячу лицо в ладони.

«Так и не начав нормально встречаться», — заканчиваю про себя.

Действительно, чего я могла ожидать от Захара? Чтобы он бросился обнимать меня, радоваться? Как вообще ведут себя счастливые отцы в такие моменты?

Я успокаиваюсь и открываю глаза, чувствуя себя лучше. Краски осенней листвы рябят, заставляя чаще моргать, пока зрение не сфокусируется.