Дверь в квартиру распахнулась без стука, в комнату вошел Владимир Михайлович Корсаков, начальник охраны Филиппа Леонидовича. Я неоднократно виделась с этим безукоризненно одетым и подчеркнуто вежливым человеком, он всегда находится за спиной у хозяина, и, судя по тому, как Верещагин общается с Корсаковым, это не просто служащий на окладе, а некто более близкий. Когда Филипп Леонидович присутствовал на генеральном прогоне спектакля, он спросил у Владимира:

– Ну и как тебе?

– Нормально, – ответил Корсаков, – но, думаю, лучше, если Колобок все же будет говорить какие-то слова, иначе зритель не поймет, по какой причине он спешит к Бабе Яге.

Верещагин повернулся ко мне.

– Виола Ленинидовна, сколько вам потребуется времени для вставки в пьесу?

– Полчаса, – пообещала я, – если я правильно поняла, нет необходимости в пространном монологе.

– Отлично! – обрадовался Корсаков. – Вас охарактеризовали как крепкого профессионала, но забыли сказать, что у прозаика Арины Виоловой покладистый характер. Нам с вами повезло, правда, Филипп Леонидович?

– Абсолютно согласен, – улыбнулся шеф, – до сих пор все писатели, с которыми мы имели дело, яростно отстаивали свои варианты пьесы. А с вами очень легко. Не согласитесь ли еще писать для моего театра? Нам нравятся талантливые люди, способные идти на компромисс. Верно, Володя?

Понимаете теперь, почему я решила, что Корсакова и Верещагина связывают дружеские узы? С простым секьюрити хозяин так обходиться не станет.

– Привет, папа, – сказал главный охранник. – Надеюсь, не случилось ничего неприятного?

Я изо всех сил постаралась не выдать своего изумления. Начальник охраны – сын дяди Миши? Сегодня у меня день открытий.

Михаил Степанович сел на диван.

– Она видела девочку. В розовом платье. За кулисами.

Владимир щелкнул языком.

– Живую?

Я не поняла вопроса.

– В смысле?

– Ребенок был настоящим? – уточнил Корсаков, чем еще сильнее озадачил меня.

– Мертвые дети не разгуливают по дому, – ответила я.

– Кое-кто может с тобой поспорить, – встрял Михаил Степанович.

– Может, показалось? – прищурился Владимир.

Последний вопрос адресовался мне, я рассердилась.

– Я не подвержена галлюцинациям. И, кстати, вот искусственная жемчужина, лежала в коридоре. Точь-в-точь такие украшали платье ребенка.

Владимир взял розовый шарик.

– За кулисами можно найти всякую ерунду, с костюмов падают перья, блестки.

– Девочка была, – категорично сказала я, – белокурая, в очках с нелепо большой, не подходящей для крохотного детского личика оправой.

Корсаков посмотрел на отца, тот потер ладонью ухо.

– Виола Ленинидовна, – сладким голосом пропел начальник охраны, – вы встретили… э… Машу, дочь одного из наших сотрудников, он живет тут, за стеной. Как вы уже поняли, в доме господина Верещагина есть цоколь с квартирами для некоторых работников. Основная их масса проживает в городе и понятия не имеет, что в особняке не три этажа, а четыре. Не то чтобы мы скрывали данный факт, просто нет необходимости трубить на весь свет об особо преданных Филиппу Леонидовичу людях.

– Таких, как ваш отец, – кивнула я.

– Верно, – согласился Владимир, – Таня девочка…

– Маша, – перебила я, – вы спутали имя, секунду назад назвали малышку Марией. А где живет Фаина? Из некоторых разговоров я поняла, что директор театра служит у Верещагина с момента его основания?

– В соседней квартире, – ответил дядя Миша, – небось сейчас почти в обмороке от ужаса лежит.

– Папа! – предостерегающе произнес Корсаков.

– Вспомни ее характеристику, – отмахнулся рабочий, – лучше ввести Виолу в курс дела, иначе она начнет активные действия, будет всех расспрашивать.