Но посмотреть на Нелидова хотелось. Так ли уж я на него похожа или у похитителей подсознание не в меру разыгралось? Когда ребенка с родителями сравнивают, кого там только не видят. И бабушку, и дедушку, и соседа. Надеюсь, это не великое преступление.

Я открыла рот и подняла руку, как в школе. Красноречивый жест. Не понять, чего я хочу, невозможно. Заодно проверю, можно ли мне разговаривать с Геной?

– Чего тебе? – насупился он. – В туалет надо?

И туда тоже, но речь сейчас не об этом.

– А фотография отца у вас есть? Я не видела его ни разу.

– Зачем на него смотреть? Урод, он и есть урод, – возмутился охранник, но телефон из кармана достал.

Тоже смартфон, кстати. А я думала, амбалы с накаченными ушами до сих пор старые мотороллы носят и тыкают пальцами в кнопки с выражением невероятной интеллектуальной муки на лице.

– На, – развернул Гена девайс экраном ко мне. – Любуйся.

Нелидов стоял вполоборота, сложив руки на груди. Типичная поза успешного человека с обложки журнала «Мой бизнес». Или как там их пафосные глянцы назывались? Из-под воротника пиджака торчали белые уголки рубашки, а из-под рукавов манжеты с запонками. Гена действительно накосячил, выбрав мне платье, которое выглядело точно так же. Лютое совпадение. Нарочно так не найдешь.

Слово «отец» никак не липло к этому человеку. Я тыркала его, мысленно пристраивала, катала на языке, но ничего не чувствовала. Просто мужик. Гладко причёсанный, холеный, немного похожий на меня. Нос, разрез глаз. Наверное, богатый, злой и жестокий. Может быть, ему было, что делить с Бароном, но я не получила от отца практически ничего. Набор генов и детскую обиду, что бросил нас с матерью.

Даже с новой информацией, где мать и тетя менялись местами, суть оставалась прежней. Будь у меня отец, я бы не подбирала ручки, потерянные кем-то в коридорах школы. Не перешивала старые платья и не научилась бы драться в одиннадцать лет за обед по талону из соцзащиты.

Будь у меня нормальный отец, я бы не оказалась здесь.

Пусть Нелидов заплатит выкуп и засунет свои миллиарды себе в душу. Такую же черную, как его костюм. Больше я с ним общаться не собиралась. Даже если бы он вдруг захотел.

– Лицо попроще сделай, – с тоской в голосе попросил Гена. – И губы так больше не криви. Не раздражай шефа почем зря. Дело тебе говорю.

– Не буду, – буркнула я и опустила голову.

Минут через десять Гене позвонил охранник от ворот и доложил, что сотрудник медцентра прибыл. Не знаю, сколько ему заплатили. На дом обычно только скорая и участковый терапевт выезжали. Все остальные лично посещать пациентов считали ниже своего достоинства. Особенно лаборанты, которые брали кровь на анализ. Я помнила теток из районной поликлиники. Матом они крыли с порога, и несчастный палец прокалывали насквозь до третьей фаланги. Мне каждый раз жалобу куда-нибудь хотелось написать, но я понимала, что этих борзых кошёлок никто не уволит. Максимум строго погрозят пальчиком и скажут: «Ну, Люда. Ну, твою же мать».

Гена повел меня на первый этаж под конвоем. Шла я, пошатываясь от слабости, но безмерно счастливая от свободы. Подозревала, что такая щедрость ровно на один раз и потом меня опять стреножат, как кобылу. Умом я понимала, что покорность, даже напускная, гораздо выгоднее и безопаснее, чем постоянный бунт. Но после порки своим чувствам была не хозяйка. Боялась увидеть Барона и в горло ему вцепиться. Или, что гораздо хуже, оцепенеть от ужаса. Второе вероятнее, судя по тому, как я отреагировала на Гену утром.

Фигню говорили психологи на счет привычки к насилию. Меня мать ремнем била от случая к случаю, но никогда так, как Барон. Она, можно сказать, ласково гладила в сугубо воспитательных целях. Но я все равно не любила её той любовью, что должна быть к матери. Наверное, чувствовала, что она не родная, или просто не хотела. Тяжело проникнуться чувством к тому, от кого кроме ругани и побоев ничего не видишь. Хоть как он будет оправдываться заботой о тебе.