Вдруг налетела буря, и стало очень холодно, так холодно, что руки задрожали. Он открыл глаза и понял, что холодно на самом деле, потому как окно, в которое адмирал недавно кричал на охрану, по-прежнему открыто. В темноте, на его фоне, небольшая фигура подняла руку и метнулась в сторону адмирала. Не задумываясь, Андрей кинулся вперед и уже вблизи увидел, что в руке у ночного гостя нож.

Блокнот № 2, страница 23

Я сегодня почувствовал смерть, и это было не страшно, это было холодно. Мы с мамой приехали к бабушке с дедушкой. Последний очень сильно болел. Обе женщины сидели и плакали на кухне, а потом, зайдя к деду в комнату, улыбались заплаканными лицами и говорили нарочито смешные и беззаботные вещи. Я же почувствовал ее присутствие рядом с дедом и почему-то даже не усомнился, что это была она. Когда мы с мамой вечером шли на электричку, я сказал ей, что сегодня дед умрет, за ним пришла смерть. Мама вскрикнула и залепила мне пощёчину. Потом она долго плакала и извинялась передо мной, но мне было это не нужно, я сделал правильный вывод: никогда не говорить людям то, что они не в силах выслушать. На следующий день дед умер.

Эрик, 1997 год

Эрик буквально силой вынырнул из сна и тяжело задышал. Это был все тот же постоянный сон, который приходил периодически, не давая забыть его содержания и повторяясь в точности до секунды. Ему потребовалось несколько минут, чтоб сообразить, где он. Маленькое купе поезда, верхняя полка.

Точно, они сначала долетели до Иркутска, а потом сели на поезд до Зимы, и хоть ехать было недолго – полтора часа, но им взяли билеты в купе, за что Эрик был особенно благодарен.

Ночью поспать совсем не удалось, приехала скорая, поставила матери укол и в срочном порядке приняла решение о госпитализации. Эрику пришлось ехать с ней, об этом родительница очень просила сына, хоть этот поступок абсолютно не имел смысла. Эрик понимал, что внутрь его все равно не пустят, но уступил ее мольбам.

Всю дорогу в скорой мама держала его за руку, а Эрик, напоминая себе о долге, стоически терпел, хотя не любил тактильных контактов без особой необходимости. Когда машина въехала уже на территорию больницы, она жестом попросила его нагнуться и прошептала:

– Сыночка, я чувствую, что умираю, я должна тебе признаться…

– Вам не стоит сейчас разговаривать, – строго сказал уставший доктор скорой помощи, увидев, как она возбужденно шепчет. – Сейчас вам купируют приступ, а вот завтра или послезавтра сын придет, и вы поговорите.

Эрик понимал, что поступил в тот момент неправильно, просто промолчав. Скорее всего, как сын он должен был сказать матери нечто успокаивающее, что, мол, все будет хорошо, ты ни в чем не должна признаваться, ты поправишься и расскажешь все спокойно, но не сделал этого. Он просто промолчал, а все потому, что Эрик был уверен: то, что хотела сказать ему мать, очень важно и может перевернуть всю его жизнь. Он хотел это услышать и одновременно боялся, где-то внутри догадываясь, что она будет говорить с ним об отце. Это единственное белое пятно в его биографии, единственная тайна, которую он хотел знать, одновременно боясь разочарования.

Команда попалась молчаливая, всю дорогу они практически не разговаривали. Опер Юлий был молодым и самоуверенным глупцом, смотрящим на мир свысока, и страстным любителем пошутить, а странная Зоя Саввична, женщина за шестьдесят, была эксцентричной и совсем не тянула на айти-специалиста.

– Зима через пять минут, – сказала проводница, заглянув в купе и нарушив стоявшее здесь уже полтора часа молчание.