Страшна своим запустением Чернобыльская Зона – особенно район Припяти, где панельные девятиэтажки смотрят тебе прямо в душу выбитыми окнами и беззвучно кричат пустыми проемами подъездов, лишенных дверей. Там все поросло деревьями, мхом, больной серой травой и унынием, которое, кажется, висит в воздухе подобно ядовитому радиоактивному облаку.

Но Москва после ядерной войны – страшнее. Тут здания много лет назад будто в ярости грыз кто-то огромный, отхватывая гигантской пастью целые куски стен, проламывая их мощными лапами, снося таранными ударами мускулистого корпуса… А потом это все проросло корявыми деревьями, растрескалось, много где разрушилось, обвалившись бетонным крошевом, и лишь торчащие прутья ржавой арматуры напоминали о том, что этот холм, покрытый мхом цвета крови, когда-то был домом, где жили люди…

Но меня все это не трогало. Насмотрелся в те дни, когда мотался по разрушенной столице, преследуя какие-то цели, о которых уже и позабыл слегка, – старые проблемы смазываются в памяти под пулеметной очередью новых, которые в моей жизни, похоже, никогда не закончатся.

Я шел по разрушенному городу и думал о том, что увидел сегодня утром. Нет, не о псионике, который влез в мои мозги, раскопал там старые воспоминания, а потом натянул на себя чужой образ – сделал так, чтобы я увидел то, что втайне очень желал увидеть. Причем втайне от себя. Есть у меня одна удивительная способность – я быстро забываю то, что мне не требуется. Наверно, просто мой организм не любит, чтобы на чердаке скапливался лишний хлам, и довольно быстро вышвыривает его оттуда, чтоб не захламлять полезное пространство.

Вот и образ Марии потускнел за то время, что я ее не видел, стал блеклым, расплывчатым. Я был уверен, что уже не помню ее лица, тем более что в последнюю нашу встречу она уже была не человеком, а монстром, в которого ее превратила эта вселенная…

Но псионик напомнила. Вытащила из затаенных уголков памяти и ткнула меня носом – на, мол, получай то, чего больше всего на свете желаешь. Вернее, ту.

Нет. Бред крысособачий. Мария выбрала другого – и это только ее решение. Значит, так тому и быть. А то, что осталось во мне от старого чувства, так это, думаю, не что иное, как уязвленное самолюбие: как же, не меня выбрала, а здоровенного кремлевского дружинника, из тех сверхлюдей, которых специально вывели до Последней войны! Эти совершенные биологические боевые машины с эталонными лицами, словно вырезанными из камня, любую девчонку с ума сведут – так что ничего удивительного.

Впрочем, как я понимаю, вряд ли что-то путное из той любви вышло. Мария превратилась в чудовище, дружинник Данила поклялся ее найти и защищать всеми силами, а если потребуется – и жизнь за нее отдать. Им, дружинникам, это запросто, их на то и программировали, чтоб обороняли до последней капли крови то, что прикажут оборонять.

Я усмехнулся своим мыслям. Ну да, сейчас во мне вновь говорит обида самца, от которого самка ушла к другому. Глупо. Давно пора уже отпустить старые чувства и воспоминания. Да я и был уверен, что отпустил, если б не сегодняшнее утро…

Так я и шел себе вперед, гоняя невеселые мысли. Но Москва, пережившая ядерную войну и последующее нашествие вражеской армии, не лучшее место для неспешных прогулок. О чем мне напомнили довольно быстро.

– Хомо! – раздался рык из-за полуобвалившейся стены дома, и я еле увернулся от обломка бетона, пущенного мне в голову с нечеловеческой силой.

– Хитрый хомо! – рыкнули с другой стороны улицы, и на этот раз мне пришлось упасть и перекатиться, иначе б две стальные арматурины, пущенные на манер копий, проткнули меня насквозь.