– Понятно. Ты, наверно, уже проголодался! Потерпи ещё немножко. Через полчаса будет ужин. Тебя проводят в столовую. Сомневаюсь, чтобы ты в последнее время хорошо питался…

Норма наклонилась к Джеку. Её губы зашевелились рядом с его левым ухом. Тёплое дыхание молодой женщины, казалось, опаляло кожу. У Спунера по всему телу встали дыбом волосы. Он едва сдерживался, чтобы не завопить во всю глотку. Норма словно не замечала всех происходящих с ним изменений и продолжала заговорщицки шептать:

– Я же видела, насколько ты исхудал… Одна кожа да кости! Признаюсь, твой дядюшка показался мне ещё тем мерзавцем. Настоящий скупердяй. Наверняка он морил тебя голодом. Сомневаюсь, что он вообще любит детей. А я люблю.

Медсестра игриво укисла его за мочку уха и, выпрямившись, наконец-то отошла. К немыслимому облегчению Спунера, покрывшегося целым табуном крупных мурашек. Что происходит? О чём эта грымза ему толковала? Джек почувствовал, что его всё глубже и глубже засасывают зыбучие пески хитроумно расставленной ловушки. Проклятье, а ну вдруг Норма удумает ночью прийти к нему в палату и… И что? Что она посмеет с ним сделать? Да всё что угодно! У обескураженного Джека второй раз за несколько минут выпали из онемевших пальцев кубики. Дело дрянь. Долго ему не продержаться. А если его раскусят? Тогда вообще кранты. Почему-то Джек ни капли не сомневался, что руководству поликлиники очень не понравится, что в их дела влезлидва посторонних и очень любопытных носа.

Джек чуть приподнял голову, обводя нарочито остекленевшим взглядом зал, заполненный одинаково одетыми людьми, у которых на сорок душ вряд ли наберётся больше мозгов, чем сможет уместить голова ребёнка. На миг ему сделалось не по себе. Джеку показалось, что за внешним больничным лоском, за бросающейся в глаза стерильностью кроется нечто странное. Неправильное. Загадочное, безумное, опасное. Словно за брошенной в лицо ловкой рукой фокусника мишурой из доброжелательных улыбок медсестёр и надёжных спин санитаров пряталось что-то зловещее. Атмосфера тревоги и безнадёги незримо окутывала убранство Мерсифэйт. Безумие… Джек чуть не расхохотался. О чём это он, чёрт возьми?! Он же торчит в сумасшедшем доме! Как тут ещё должно быть?

Двоякость. Двуличие. Он видит изнанку. Одну сторону медали. Он видит лечебницу взором, доступным многим. А из-за невидимой стороны просачивается, словно гнилостные болотные испарения, аура подавляющего страха, животной паники, бесконечной боли и рвущей душу тоски… Джек судорожно втянул в себя воздух. Эге-гей, да он уже сам начинает рассуждать как заправский псих!

…Ужин. За свою жизнь Джеку доводилось едать всякой гадости. Он был неприхотлив в плане еды и практически лишён брезгливости. Мог сожрать что угодно, если это что-то будет хоть отдалённо напоминать пищу. Однако же, уныло ковыряясь в тарелке с жидкой овсянкой, он не мог не признать, что на харчах в психушке нещадно экономят. Овсянка была недосолённой, количество масла в ней равнялось одному кусочку на десятивёдерный чан, хлеб был чёрствым, а налитый в стакан компот цветом напоминал анализы. На вкус, кстати, тоже. Что там говорила Норма о его худобе? Она что, намекала, что на такой дерьмовой жрачке он вскорости превратится в кабана?

Любопытно. На вид недостатка в средствах клиника явно не испытывала. А кормили не лучше, чем в работном доме. И это ужин в общей столовой для неопасных привилегированных пациентов, между прочим. Чем же кормят особо буйных, помоями, что ли? Здоровенные мастиффы у главных ворот в шкуры едва вмещались. Да и присматривающие за порядком мордатые санитары явно не на хлебе с водой живут. А может это одна из метод лечения пациентов? Специальная дета? Разгрузочный день? А завтра, например, здесь начнётся обжираловка. Впрочем, это уже не его проблемы. Завтра его уже тут не будет.