«Это было в 1928 году у Рыкова в кабинете… Это был первый разговор, носивший, скорее, характер прощупывания и подготовки меня к более откровенным разговорам. Вскоре после этого у меня был еще один разговор с Рыковым. На сей раз более прямой. Рыков изложил мне программу правых… и прямо поставил вопрос, с кем я. Я сказал Рыкову следующее: «Я с вами, я за вас, но в силу того, что я занимаю положение зампреда ОГПУ, открыто выступать на вашей стороне я не могу и не буду. О том, что я с вами, пусть никто не знает, а я всем возможным с моей стороны, со стороны ОГПУ, помогу Вам в Вашей борьбе против ЦК. Я был зампредом ОГПУ. Если бы я открыто заявил о своих связях с правыми, я был бы отстранен от работы. Это я понимал…

В 1928–1929 годах я продолжал встречаться с Рыковым. Я снабжал его, по его просьбе, секретными материалами ОГПУ о положении в деревне. В материалах этих я особо выделял настроения кулачества (в связи с чрезвычайными мерами), выдавая их за общие настроения крестьян в целом. Рыков говорил, что материалы эти они, правые, используют как аргумент в их борьбе с ЦК…

В 1929 году ко мне в ОГПУ приходил Бухарин и требовал от меня материалы о положении дел в деревне и о крестьянских восстаниях. Я ему давал. Когда я узнал, что Трилиссер (нач. иностранного отдела ОГПУ – политической разведки. – Авт.) также однажды дал Бухарину какие-то материалы, я выразил Трилиссеру свое отрицательное отношение к этому факту. В данном случае мне нужно было монополизировать за собой снабжение правых документами, поставить их в некоторую зависимость от себя».

По мнению опубликовавшего эти материалы историка Б.В. Соколова, «Все эти показания Ягоды выглядят довольно правдоподобно».

Интересно было бы выяснить, в чем выражалась помощь Ягоды правым уклонистам со стороны ОГПУ? И до каких пор она продолжалась? «Дело кооператоров» 1929 года или «Дело военных» в 1930–1931 годах; процесс «Промпартии» 1930 года, процесс «Союзного бюро» меньшевиков 1931 года или «Трудовой крестьянской партии»… Нет ли в этом проявления помощи Ягоды? Это могло делаться для того, чтобы вызвать недовольство старой военной и штатской интеллигенции. К сожалению, убедительного ответа на этот вопрос нет. Однако серьезные подозрения остаются.

О том, как чувствовали себя некоторые оппозиционеры, можно судить по выдержкам из дневника журналиста М.Я. Презента за 1929 год.

«Вечером я встретился с Радеком:

– Как вы жили все время?

– Прекрасно. Генералу живется хорошо даже в ссылке, рядовому – хуже. Я пользовался полной свободой, получал из-за границы 12 газет и журналов, новые книги. В свое время я не брал за границей литературного гонорара, а в ссылке мне это пригодилось: я написал за границу письмо с просьбой внести в книжный магазин следуемые мне деньги, и мой прежний книжный торговец прекрасно снабжал меня всеми новинками. Я перевез в ссылку основную часть моей библиотеки. Когда я ехал на место ссылки на тройке с начальником ГПУ, а за ним везли на нескольких санях ящики с книгами, крестьяне думали, что везут золото… Слыхал новые анекдоты… Самый лучший анекдот о том, что Троцкий решил покончить жизнь самоубийством и прислал Сталину письмо, что вызывает его на социалистическое соревнование…»

В другой записи того же М.Я. Презента речь тоже идет о противостоянии Сталину: «Все симпатии Стеклова (бывшего главного редактора «Известий». – Авт.), конечно, на стороне так называемого правого уклона, т. е. Рыкова, Томского и Бухарина. Но он молчит, умно «соглашаясь» с генеральной линией».