«Совсем наше радио обалдело, – с неудовольствием отметил Герасим. – Не спектакль, а бред собачий. Надо же! Передавать в новогоднее утро про ребенка, которого кашей кормят! А главное, текст совершенно халтурный. Слов почти нет. Один детский рев».

Не успел Герасим об этом подумать, как старческий голос, перекрывая истошное завывание ребенка, воскликнул:

– Сашулечка! Детулечка! Ну не надо, пожалуйста! А вот посмотри, как сейчас бабушка будет плясать!

Рев резко сменился громким ритмичным топотом. Похоже, бабушка из радиоспектакля выбивала нечто вроде чечетки.

«Ну халтурщики! – Герасима захлестнуло праведное негодование. – И это теперь называется пьесой! Два слова, потом на пять минут рев. Потом еще два слова – и танцы. А небось это какой-нибудь модный современный автор, и кучу бабок за свое произведение получил».

Чечетка кончилась. Герасим уже собрался перевести ручку настройки, когда из колонок магнитолы послышался молодой и явно отдаленный большим расстоянием женский голос:

– Мама! Иди скорей! Тебя к телефону!

«Та-ак, – заинтересовался Муму. – Кажется, появились новые действующие лица».

Делать все равно было пока нечего. Он решил еще немного послушать «халтурный спектакль». Постановка и драматургия не переставали его удивлять. Бабушка ребенка и мама той, которая позвала ее к телефону, громко крикнула:

– Иду! Иду!

Затем Герасим услыхал скрежет стула и Сашенькино лопотание. Потом снова что-то упало на пол и разбилось. Бабушка скорбно произнесла: «Ой-е-ей! Ох ты, господи!» Скрипнула дверь, и в радиоспектакле настала длительная пауза.

«Сейчас, наверное, будет перерыв на какие-нибудь новости или музыкальный антракт», – предположил Муму, однако ошибся. Время шло. Пауза затягивалась.

«А еще говорят, что эфирное время дорого, – с неудовольствием отметил Герасим. – Вон уже пять минут, и ни гугу».

Это было совершеннейшей правдой. Радио молчало. Герасим уже потянулся к рукоятке настройки, чтобы доискать какую-нибудь другую передачу, но тут спектакль неожиданно продолжился.

– А вот и я! – громко и бодро изрек какой-то дотоле не участвовавший в действии мужчина.

Снова настала короткая пауза. Затем новый участник спектакля хмыкнул и совсем другим тоном спросил:

– Эй! А где все?

– Где, где, – решил помочь ему Каменное Муму. – По телефону ушли разговаривать.

Мужик из спектакля, разумеется, подсказки не услышал. Впрочем, это уже не имело значения. Послышались жуткий грохот в сочетании с громкой руганью.

– Ну ни фига себе, детские спектакли пошли, – выслушав длинную и весьма забористую тираду мужчины, искренне изумился Герасим.

Удивление было вполне обоснованным, ибо из всего произнесенного мужчиной слова «мерзость проклятая» и «черт бы их всех побрал с потрохами» были самыми невинными. Зато Каменное Муму отчетливо понял, что причиной бурного недовольства нового персонажа пьесы послужила каша, на которую тот наступил, поскользнулся, упал и весь вымазался.

«Текст, конечно, крайне дурацкий, – продолжал анализировать мальчик. – Но актер классно играет. Прямо представляешь себе, как он стоит в этой каше».

– Неужели убрать за собой не могли? – тем временем очень натурально возмущался актер. – Так же можно вообще себе башку свернуть. А если я, к примеру, шею сверну, на кого они останутся?

«Классно играет мужик, – вновь похвалил Герасим. – Но спектакль какой-то дурдомовский. И вроде совсем не детский».

Из динамика послышался звук удаляющихся шагов. Затем вновь воцарилась полная тишина. Герасим терпеливо ждал. Прошло пять минут. Потом – десять. Действие не возобновлялось.