Цепляюсь за её ладонь, как за спасательный круг. Я хоть и не из робкого десятка, но эти две стервы знатно потрепали мне нервишки, пока я находилась с ними тет-а-тет.

– Так-то вы, конечно, правы, тёть Тань, – резюмирует подруга, соглашаясь. – Зачем опускаться до драки? Это ж крайняя мера. Язык для чего тебе дан, Разумовская? Не только же для того, чтобы… – показывает неприличный жест, и к моим щекам будто раскалённые кирпичи прикладывают.

– Заткнись! – змеёй шипит та.

Сенька заливисто смеётся, попутно закидывая в рот канапе с чёрной икрой.

– А вот и мы! – громко сообщает отец Богдана, первым появляясь в проёме. За ним подтягиваются и все остальные. Мужчины разговаривают, о чём-то спорят. – Не скучали тут без нас?

– Вообще нет! – с ходу отвечает ему Сенька. – Пудрили носики и мило щебетали о своём, о девичьем, – подмигивать ещё хватает наглости.

– Кхм, – прочищаю горло и отпиваю водички из своего стакана.

«Пудрили носики и мило щебетали о своём, о девичьем»

Да уж. Звездец.

– Нонна, можно подавать.

– Татьяна-Татьяна… Крепостное право отменили в тыща восемьсот шисят первом, – ворчит со своего места дед.

– Прислуга получает за свою работу деньги, – сухо чеканит ему в ответ она.

– Шоколадный фондан. Чизкейк «Нью-Йорк». Тирамиссу. Вишнёвый штрудель, – официант выставляет перед нами красивейшие десерты.

– Ох ё! – дед обжигает губы горячим чаем и, резко дёрнувшись, неуклюже выпускает из пальцев чашку, в мгновение ока разбившуюся на осколки вдребезги.

Пресвятая Дева-Мария! Этот дурацкий вечер когда-нибудь закончится?

– Тьфу ты, руки-крюки! – предок выдаёт ещё парочку крепких словечек вслух.

– Вы не ошпарились? Я сейчас всё уберу, не волнуйтесь, – спешит ему на помощь Нонна.

– Можно поаккуратнее с посудой?

– Ма, да он же не специально, так вышло, – заступается за деда Богдан.

– Мейсенский фарфор, между прочим, – произносит Татьяна Андреевна замогильным голосом.

Сказать, что она недовольна случившимся – это ничего не сказать.

– Ну а на фига ты выпендривалась? Стоял за стеклом десяток лет, и пусть бы стоял дальше, – миролюбиво обращается к ней муж.

– Сергей Владимирович, простите, – в зал забегает мужчина в костюме.

– Да.

– Там это, пожар.

– Что? – глава семьи недоуменно на него смотрит. – Какой ещё пожар, Борь?

– Поджог, похоже. Руслана за огнетушителем отправил. Взглянете? Прям у вас под окнами, – кивает направо.

Сухоруков-старший спешит подойти к окну. К нему присоединяются Татьяна, Богдан и Алексей.

Эмиль прищуривается и внимательно смотрит на Сеньку, которая в этот самый момент перестаёт жевать.

– Ты совсем без тормозов?

– Блин, какая досада! Так и не успела как следует распробовать фондан, – вздыхает с сожалением, и, резко бросив вилку, вскакивает с места, синхронно с Разумовским.

– Я ПРИДУШУ ТЕБЯ! ТЫ ОХРЕНЕЛА? ОНА СТОИТ ЦЕЛОЕ СОСТОЯНИЕ! – орёт он, перепрыгивая через стул Галдина.

– Поправочка: стоила! – убегая от него, кричит через плечо Сеня. – Спокойствие! Не волнуйся. Там тебе зачтётся. Мы сделали благое дело! Отпустили души бедных животных на свободу. Ааа! – визжит она. – Отстань! ОЛЯ, ХЭЛП!

Тоже направляюсь к окну.

Смотрю на происходящее.

Сердце останавливается.

Переглядываемся с Богданом. На его лице замешательство. На моём испуг. Потому что вдруг приходит чёткое осознание того, что натворила Сенька.

Звук огнетушителя вынуждает меня на автомате снова повернуть голову к витражному стеклу.

– Потушил! – кричит один мужчина другому.

Дым.

Копоть.

Белые хлопья, летящие по воздуху.

Напрягаюсь всем телом и устало прикрываю глаза.

Чёрт-чёрт-чёрт…