— Вы сейчас серьезно? — спросил он осторожно, так, как говорят или с очень маленькими детьми, или с умалишенными. Амелия дернула плечом — какие уж тут манеры? — Серьезно, — вынес вердикт Монтегрейн с таким видом, будто она только что призналась ему в чем-то невероятном, например, в том, что у нее три ноги и все правые, с коленями не в ту сторону.

Что за мысли, в самом-то деле? Мэл крепко сжала губы. Это все снотворные травки, после стольких лет лишившие ее ночных кошмаров. И теперь, развеселившись раз, она никак не может взять себя в руки и не то что вести себя — думать серьезно не способна.

— Это красиво. — Голос спутника заставил ее вздрогнуть, и Амелия, не понимая, к чему относилась последняя реплика, подняла на него глаза. — Это красиво, — повторил Монтегрейн, смотря на нее в упор и не думая брать свои слова обратно. — Вы становитесь красивой, когда смеетесь. Живой.

Это было подобно пощечине, выбившей из легких весь воздух. Амелия задохнулась, прямо-таки захлебнулась должными сорваться с ее языка возражениями. А кровь прилила к щекам так, что стало жарко.

Она отвернулась к окну со своей стороны с такой скоростью, будто ее и правда ударили. Причем плетью.

Скрип рессор на особо неровном участке дороги. Окрик Оливера на лошадь, зазевавшуюся на встречный транспорт — стонущую, словно собирающуюся в следующий момент развалиться телегу… А внутри, в тесном пространстве их экипажа — тишина, такая оглушающая, что от нее закладывает уши.

Нужно было что-то сказать. Хотя бы поблагодарить за комплимент. Это же был комплимент, что же еще? Вон «сальный» гость тоже ее нахваливал — так принято: женщинам отвешивают комплименты, а те благодарят. Но заговорить и тем более обернуться было невозможно: щеки пылали, как маки, а в горле стоял огромный, душащий ком.

Молчание затянулось.

— Почти приехали, — сказал Монтегрейн.

Амелия выдохнула с облегчением.

***

Мать-настоятельница в приюте имени Святой Дальи не поменялась.

На самом деле, называть это место приютом, было неверно — по сути это был монастырь, и жили там и обучали воспитанниц монахини, «дочери» той самой Дальи. Женщины, вышедшие из обычных и знатных родов, теперь были едины перед своей богиней, которой служили верой и правдой, посвятили ей себя, принеся обет безбрачия и отказавшись от мирских радостей.

Девочки, воспитанные монахинями, необязательно шли по стопам своих наставниц, однако большинство из них, даже имея право выбора, оставались при монастыре на всю жизнь.

Сама Амелия не раз разговаривала с матерью Вереей о том, чтобы присоединиться к ней и к сестрам в этом месте. Если бы Эйдан позволил, она бы сделала это не задумываясь. Мать Верея желала ей терпения и обещала, что Святая Далья ее не забудет и обязательно приведет в эти стены, если на то будет ее воля.

И вот Мэл снова здесь, но вовсе не так, как собиралась когда-то.

— Леди Амелия?! — в сердцах воскликнула монахиня.

И только-только отошедшая от странной сцены в экипаже Мэл снова смутилась.

— Леди Монтегрейн, — поспешил вставить ее спутник.

Глаза матушки Вереи округлились от неожиданности. Правда, всего на мгновение, спустя которое та уже взяла себя в руки.

— Простите, лорд Монтегрейн, — с достоинством склонила голову пожилая монахиня. — Я и мои сестры искренне рады, что вы и леди Монтегрейн нашли свое счастье.

— Уверен, Святая Далья помогла, — отозвался супруг таким тоном, что Мэл не выдержала и покосилась в его сторону — лицо предельно серьезное, как и голос. Однако она ни на миг не усомнилась: богиню Далью он почитал не больше Святой Девы, к боку которой во время свадебной церемонии беспардонно прислонил свою трость.