Он сделал всего пару глотков, но так и шатался с бокалом в руках и со стороны, должно быть, напоминал пьяного: взъерошенные волосы, полурасстегнутая, частично вылезшая из-за пояса брюк рубашка.

У фамильных портретов, вывешенных в коридоре и занимающих целую стену, Рэймер задержался. Казалось, великие предки смотрели на него с осуждением. Римель Монтегрейн, его прапрадед, на которого он к тому же был похож, словно потерянный брат-близнец, и вовсе будто хмурил брови, свысока глядя на своего жалкого потомка. На самом деле, предок на портрете улыбался, гордо приподняв подборок, позируя художнику, но приглушенный свет коридора и мрачное настроение создавали соответствующую иллюзию.

Великий род: все боевые маги, полководцы, члены Совета, приближенные правителей. И их прекрасные супруги — гордые выпавшей им честью войти в семью Монтегрейнов, родившие им сыновей, продолживших знаменитый род…

Тошно.

Рэймер не любил Анабель так, как та того желала и заслуживала, но, потеряв окончательно, вдруг осознал, насколько она была ему дорога. Единственная, кто никогда не требовал от него быть кем-то, кем он на самом деле не является…

Монтегрейн остановился напротив ее портрета, последнего в длинном ряду. На картине Анабель улыбалась. Румяная, здоровая — и совершенно не похожая на себя.

Рэймер присутствовал при создании этого полотна. Отец запретил изображать невестку такой, какой она была в действительности — бледной, болезненно хрупкой, с синеватыми губами и неисчезающими из-под глаз фиолетовыми тенями. Лорд Монтегрейн хотел, чтобы потомки увидели его невестку такой же прекрасной, как ее предшественницы. А потому художник добавил Анабель румяные щеки и вдвое увеличил грудь. Отец был доволен. Сама Анабель сдержанно посмеялась. А он… он должен был отстоять право жены на ее истинное лицо на этой стене. Но она же и отговорила, не желая ссориться со свекром.

«Кому нужна твоя правда? — полушутя сказала тогда Анабель. — Я ведь так и правда красивее».

— Неправда! — рявкнул Рэймер, и его голос эхом разнесся по коридорам.

Запустил бокал с недопитым содержимым прямо в фальшивый портрет.

Попал. Рама закачалась, словно маятник, задев углом соседнюю, и с грохотом рухнула вниз к осколкам битого стекла.

Рэймер последовал ее примеру — спиной сполз по противоположной стене на пол и остался там, подтянув колени к груди и спрятав в них лицо.

После шума, поднятого упавшим портретом, тишина ночного дома показалась еще более оглушающей.

Настоящее время

Говорят, если научишься ездить верхом однажды, то никогда уже не разучишься. Амелия научилась. В глубоком детстве. А с шестнадцати лет, с тех пор как вышла замуж за Эйдана, ни разу не садилась в седло. Бриверивз считал, что верховая езда не для леди.

И в тот момент, когда Монтегрейн велел привести ей коня, да еще и с мужским седлом, сперва Мэл подумала, что это такая жестокая шутка. Но ее надежды не оправдались: смуглый бородатый кузнец вывел с заднего двора оседланную серую кобылу.

С одной стороны, супруга можно было понять: после незапланированной встречи он не мог уехать в поместье верхом, оставив ее добираться самостоятельно. Также не мог уступить ей коня — с его-то ногой пешая прогулка до дома затянулась бы до полуночи.

С другой стороны, оставался другой выход: он — на коне, она — рядом на своих двоих. И Мэл даже попробовала предложить именно этот вариант, за что получила от Монтегрейна такой свирепый взгляд, что осеклась и покорно пошла к лошади.

Поговорки не врали — тело помнило. В свое время Амелия умела ездить как в мужском, так и в женском седле. Однако для мужского требовалась совершенно другая одежда, а на ней было обычное платье. К счастью, с широкой объемной юбкой.