Малышка и правда уснула довольно забавно: перед сном она пыталась обсасывать собственную ножку и так и задремала, не выпустив ее, как засыпает посреди игры утомленный щенок с нелепо задранной лапой. Вялый и вымотанный истерикой Ирвин быстро вытерся и скользнул в свою комнатку. А я подняла Джейд и понесла ее в свою спальню к колыбели, параллельно думая о том, что надо что-то сообразить на завтрак. Утром мне вставать ни свет ни заря и снова пешком идти в город.

Пока я не могла позволить себе слишком уж щедро расходовать сало, потому зажарку для каши решила сделать на том самом растительном масле. Ничего, с постным даже вкуснее будет: оно и само по себе ароматное.

Каша тихонько плюхала в котелке, а я стругала мелкими кубиками на столе лук и морковь, дожидаясь, пока в сковороде нагреется масло.

Шум во дворе я услышала почти сразу, но как-то вот от усталости не сообразила, чем это может мне грозить. Просто инстинктивно сдвинулась ближе к плите, продолжая держать в руках нож. Дверь от сильного толчка распахнулась, и широкоплечий мужик, неопрятный, как и все местные, с клочковатой бородой и дурными от хмеля глазами, шагнул в дом. Заговорил громко и уверенно, как хозяин:

-- Что, …, не ждала? – слово, которым он назвал меня, обычно обозначали женщин сильно облегченного поведения. А наглый гость, между тем, нисколько не стесняясь, прошел к столу, даже не снимая вонючую доху, одним движением руки смахнул со стола начищенные и нарезанные овощи и всю посуду, что осталась от ужина, и глумливо спросил:

-- Этак ли ты, …, хозяина встречать собираешься? Ничо-о-о, я тебе ума-то быстро дам, разузнаешь еще, как батьке мому перечить… Ишь ты, кака нашлась! – глумливо продолжил он

Первые мгновения я молчала от неожиданности и, пожалуй, от усталости: просто не сразу сообразила, что это за уличное хамло. Однако, разбуженный звоном разбившейся посуды, Ирвин приоткрыл дверь в комнату, и Увар, заметив маленькую щель, через которую подглядывал брат, мгновенно вызверился:

-- Ах ты, пащенок проклятущий! – с этими словами он схватил со стола чудом оставшуюся не сброшенной плошку с отбитым уголком, в которой хранилась соль, и со всей дури запустил ею в дверь.

Мужик он был не так чтоб уж сильно здоровый, но явно крепче и крупнее меня. Да и плечами был пошире собственного папаши. Только вот та самая пружина внутри меня, которая все эти дни сжималась, сжималась и сжималась, распрямилась яростно и мгновенно!

Задыхаясь от злобы, я сдернула висящую возле печи тряпку, с помощью которой двигала горшки и сковородки, не обжигая рук. Накрутив тряпку на руку так, как это делают боксеры перед боем, бинтуя руки, я ухватила сковороду с уже слегка дымящимся маслом и резко почти ткнула ее в морду Увару.

-- Пшел отсюда... – я шипела от злости и ненависти. – Пшел! Ур-род! Сунешься, я тебе так рыло поджарю, что тебя не только отец, мать родная не узнает! Ну!

Как ни пьян был этот оскотинившийся «жених», а страх и его пробрал. Проберет тут, когда почти в бороду тычут раскаленной чугуниной!

-- Эй! Ты чего… чего… Ополоумела что ли, дура?! – говоря это, протрезвевший «хозяин жизни» неуклюже, но быстро сдвигался по длинной лавке к другому ее краю, подальше от меня.

-- Или я худо тебе объяснила?! Или ты, скотина тупая, без глаз хочешь остаться?! – я сделала резкое угрожающее движение в сторону Увара, и часть дымящегося масла, выплеснувшись на стол, начала громко «стрелять» обжигающими каплями: после готовки на столе осталась влага, с которой и соприкоснулись капли жира.