Я так и продолжила всхлипывать, но теперь смотря в обеспокоеное лицо Кирилла.

— Я свою корзинку забыл, - ссутулившись, чтобы быть на одном уровне со мной, произнёс Кирилл вполголоса. – У меня нет булочек, чтобы успокоить тебя.

"Каких булочек? О чём Кирилл вообще говорит? Не понимаю...".

— Забава, реально, заканчивай.

Несмотря на то, что он просил, я не могла успокоиться.

— Звездец... Какая-ж ты упрямая. Хорошо.

Не колеблясь, Кирилл не оставил между нами оптимального пространства, которое должно быть между людьми, чтобы они не делили каждый вдох и выдох друг друга. И у меня не было ни единой догадки зачем Кириллу так было поступать. Только, если...

Он меня поцеловать захотел?

Да-а не-е-ет. Бред.

Но, если не поцеловать... Тогда... Зачем Кирилл встал ко мне так близко? Настолько близко, что я вот-вот, такое чувство, что задохнусь от морозного воздуха.

Вспомнилось детство, а конкретно тот день, когда папа впервые за долгое время вырвался с работы.

Для папы, сколько я себя помнила, всегда было что-то из области фантастики - выкроить время на то, чтобы провести день с семьёй.

Побыть даже ненадолго вдали от вечных звонков и вопросов, которые ему обязательно нужно было решать безотлагательно, скорее всего, довело бы его до нервного срыва.

Я не помнила подробностей: ехали ли мы на машине, шли ли пешком, какой тогда был день. Пасмурный или наоборот солнечный. Ведь мне было всего лет шесть-семь.

Из моей памяти напрочь стёрлось где именно мы были, но зато хорошо отпечаталось то безграничное счастье от осознания того, что папа, наконец-то, был рядом. Пусть он и постоянно отвечал на звонки, но проводил со мной и мамой время полноценно.

То, что папа пробыл вместе с нами целый день стало для меня чем-то сказочным.

И сейчас мне хватило всего лишь парфюма Кирилла или его самого, чтобы меня отбросило туда, куда не нужно.

Нельзя вспоминать, легче не затрагивать прошлое. Больше я не увижу папу даже поздним вечером, он не назовёт меня Русалочкой и мама…Она навсегда в моей памяти, но человеческая память ужасна.

Прошло меньше четырёх лет после смерти родителей, а я уже не так точно могу воспроизвести в голове мамин голос. Я забыла как звучит её смех, забыла папин одеколон. Тётя Анфиса не разрешила мне взять ничего из вещей родителей. Выкинула всё и, если бы кто-нибудь спросил меня чего я боялась больше всего на свете... Я бы ответила, что забыть. Не внешность. Нет. Я боялась забыть то какими родители были лишь со мной.

Фотографий в интернете полно, но там были, как будто кто-то другой, а не мои мама с папой.

Я видела любовь между ними, по незначительным жестам. Тому, как по-особенному улыбалась мама лишь папе. Другим доставалась её сдержанная улыбка. По незримой связи между ними. Только вот... Журналистам не удалось заснять в полной мере любовь моих родителей.

В детстве я обожала пролистывать альбомы с нашими совместными фотографиями. Готова была бы даже сейчас встать на колени перед тётей Анфисой. Умолять её не выбрасывать вещи родителей. Сделала бы всё и даже больше, ради всего одной фотографии. Любую гадость, на которую была способна изощрённая фантазия тёти, но...

— Чувствуешь? - спросил меня о чём-то Кирилл и я, ухватившись за его голос, сумела, скорее всего, лишь ненадолго, но прогнать грусть.

"Что чувствую?".

Каким-то непостижимым для меня образом Кирилл услышал так и неозвученный мной вопрос.

— Когда я рядом с тобой... - не договорил, вероятно, сомневаясь можно ли мне рассказать то, что у него на душе.

Я приподняла брови в немом вопросе и Ледов всё-таки решился: