– Что надумал, то и сказал. – Турьяк развел руками и под неодобрительный ропот простолюдинов уселся на прежнее место.

– А вы, бояре-разумники, почему приуныли? – дошла очередь и до соседей Добрыни. – Не вы ли мудрыми советами наставляли некогда моего батюшку Святослава? Не оставьте и меня своим вспоможеньем.

– Батюшка твой Святослав чужих советов никогда не слушал, – ответил боярин Твердислав, в зрелости своей бывший первым и на пиру, и в сече. – За что головой и поплатился. Нынче печенежские ханы из его черепа заместо кубка пьют. А тебе что сказать… Мудровать здесь особо нечего. Дело со златом долгое, о нем особый сказ. С печенегами надо разбираться. Промешкаем – всего лишимся. И живота, и скарба, и чести… Откупиться от поганых нечем. Посему надлежит их на рогатину брать, как медведя. Пусть вооруженная чернь печенегов на броде встретит, а конная дружина тем временем с тыла заходит. Печенег в рукопашном бою не стоек. Ему сподручней издали стрелы метать. В теснотище они сами друг друга передавят.

– Как же, утеснили овцы волков! – криво усмехнулся Владимир. – Не устоит необученная чернь против печенежской конницы. На мечах биться – это тебе не сапоги тачать. Сам-то небось за городскими стенами метишь отсидеться, а других на верную смерть посылаешь.

– Я, князь, от врагов отродясь не бегал! – Твердислав от обиды потемнел лицом. – Если совет мой тебе на пиру не нужен, так меч в чистом поле пригодится. Надо будет – сам пеших ратников поведу.

– Советов нынче я наслушался немало, а дело так и не прояснилось, – в словах Владимира упрека было больше, чем горечи. – Биться с печенегами нельзя, а не биться тоже нельзя… Вот такая загадочка. Кто ее отгадает, на того моя милость снизойдет. Ничего не пожалею, клянусь своим княжеским достоинством! Всеми земными благами наделю, любую просьбу исполню, будь он хоть холоп распоследний, хоть бродяга бездомный, хоть инородец презренный. Братом назову. На пиру по правую руку от себя сидеть позволю.

– Надежа-князь, дозволь осквернить твой слух нашими недостойными речами! – с лавок вскочили сразу несколько человек, возомнившие себя мудрецами и провидцами.

Кто-то один советовал откупиться тем серебром и златом, которым киевские бабы и девки себя в праздничные дни убирают. По его разумению, гривен, перстней, ожерелий, венцов и запястий должно было набраться никак не меньше воза.

Предложение это незамедлительно отклонили – воз бабьих украшений был для печенегов как наперсток вина для пьяницы.

Другой, наверное, блаженный, призывал помолиться всем миром и выпросить у бога Тора во временное пользование его всесокрушающий молот. Столь сомнительный путь даже обсуждать не стали.

Третий доброхот-радетель напомнил об ораве прокаженных, содержавшихся в глухом месте за пределами города. Вот бы заслать их всех к печенегам! Повальный мор любую силу укротит, любую рать рассеет. Совет, в общем-то, был дельный, только результатов его приходилось ожидать не скоро.

Самый глупый замысел сводился к следующему – просватать всех заневестившихся девок, включая княжеских и боярских дочек, за родовитых печенегов, которые после этого новую родню тронуть не посмеют, а сверх того еще хороший откуп дадут.

На эту идею склонный к иносказательным выражениям Владимир отреагировал предельно кратко:

– Сосватали кобылу медведю…

Когда все источники коллективной мудрости (а заодно и дурости) иссякли, со скрипучей лавки во весь свой саженный рост поднялся боярин Добрыня Никитич и в знак серьезности намерений ударил о пол бобровой шапкой.